Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Иисус со всей апостольской братвой,
Прельстившись обильной жратвой,
Возлегли в блестящей мытарской обители,
Так как, по свидетельству евангелиста Луки —
И поесть они были большие любители,
И выпить не дураки.
Все фарисеи знали Иисусовы замашки,
Что он был слаб насчет рюмашки.
Примеров его пьянства – множество.
Видя Иисусово художество,
Как этот молодой еврей,
Будто бы благочестивый назорей,
Безо всякого к себе уважения
Хлещет вино до ризоположения
Средь гостей, облевавших подоконники…[610]

Тот же автор в «антиалкогольной» поэме «Долбанем!» провозгласил образцом морали «честного трезвого Хама», не побоявшегося, как Павлик Морозов, обличить родного отца Ноя:

Отец как свинья напился!
Весь в блевотине! Видеть противно!

Журнал «Антирелигиозник» рекомендовал костюм «поповское орудие» для школьного агитационного маскарада: «Школьник одет попом или другим служителем культа. В руках у него четвертная бутыль. На бутыли, помимо обычных этикеток для водки, делаются надлозунги от имени попов: «Наше оружие против нового быта» или «Водка – наш помощник»»[611].

Под лозунгом искоренения «духовной сивухи» участники «культпохода» обрушивались и на потенциальных сторонников в борьбе за трезвость – как, например, развивавшееся в 1920-х годах движение сектантов-«чуриковцев», насчитывавшее до 100 000 последователей. «Братцам» Ивана Чурикова не помогла даже образцово устроенная сельскохозяйственная коммуна под Ленинградом: они попали под убийственный «обстрел» прессы, и в итоге движение было ликвидировано обычными для тех лет административными средствами[612].

Не оправдали себя и другие «находки» ОБСА: недолго просуществовали «рабочие кафе», никак не вписывавшиеся в образ жизни советских пролетариев 1920-х годов. Распадались показательные «драмколлективы из бывших алкоголиков». «Семейные вечера» для рабочих, призванные «спаивать (т. е. сплачивать) людей и создавать в них коллективное мировоззрение» после соответствующих агитдокладов на тему заканчивались уже настоящим спаиванием, т. е. общей пьянкой и мордобоем. Предметами справедливых насмешек сатириков стали «культурные пивные», где шахматы и прочие интеллектуальные занятия так и не смогли отвлечь посетителей от пива.

И все же в те годы вновь стали серьезно разрабатываться медицинские, социологические и криминологические проблемы пьянства и алкоголизма, которые могли дать научную основу для разработки «алкогольной» политики: например, сведения о структуре потребления спиртного, половозрастной динамике, путях приобщения к «водочной культуре», традициях потребления (в России, как известно, больше привыкли пить дома, а не на улице или в кафе), связи потребления с заработком и т. д. Кстати, оказалось, что больше пьют не самые низкоквалифицированные с наиболее низким доходом работники, а как раз наоборот: с ростом доходов росло и потребление[613]. Впоследствии подобные научные изыскания прекратятся, а «питейная» статистика станет совершенно недоступной.

Несмотря на все издержки кампанейского подхода, к началу 1930-х годов потребление водки в крупных городах сократилось на 25–40 %[614]. Но, добившись единовременным натиском немалых успехов, ОБСА оказалось не в состоянии закрепить их и разработать сколько-нибудь реальную стратегию и тактику дальнейших действий. У движения не было четко определенной цели (и даже устава) помимо объявленной задачи «будоражить» общественность и создавать «противоалкогольное общественное мнение».

Первое удавалось сравнительно легко с помощью обычных методов массовых кампаний и при известной поддержке со стороны партии и органов власти. Второе оказалось куда труднее. С легкостью отбрасывая привычный бытовой уклад, идеологи новой жизни стремились заменить его достаточно абстрактными лозунгами грядущего совершенства:

Мы
пафосом новым
упьемся допьяна,
Вином
своих
не ослабим воль.
Долой
из жизни
два опиума —
Бога и алкоголь!

Сейчас при чтении этих строк создается впечатление, что поэт не столько отвергал, сколько призывал (и едва ли не нуждался в ней сам) к своеобразной духовной эйфории строительства небывалого на Земле общества. В таком случае обойтись без «опиума» было довольно трудно.