Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Но левое крыло представительных структур власти усматривало в сокращении пьяных денег определенный прогресс, настаивая на еще большем сокращении этой статьи дохода, не предлагая, однако, ничего взамен[255]. Здесь уже «первую скрипку» играл пресловутый радикальный принцип: главное – достичь желаемого, а после – «хоть потоп». На эту особенность «левых» указывали умеренные периодические издания и представители правительственных кругов, прекрасно понимающие, во что может вылиться политическая упертость.

Позиция «левых» была усилена также общественным мнением, сложившимся в ряде передовых стран – союзников по антигерманскому блоку. В 1915 году Государственная дума получила от сената Соединенных Штатов Америки запрос – на официальном уровне – с просьбой поделиться опытом по проведению в жизнь «сухого закона». В конце того же года группа американских общественных деятелей посетила ряд приволжских городов, внимательно вслушиваясь в объяснения борцов за трезвость, конспектируя едва ли не каждое сказанное ими слово.

Но, что примечательно, реализуя свой вариант «сухого закона» на практике, американцы ничего не переносили на свою почву из опыта россиян. Однако даже их собственные технологии в этой сфере обернулись не общественной эволюцией, а вспышкой криминала, стремившегося наварить капитал на ставшем теневым бизнесе. Не совсем удачные результаты по введению в США «сухого закона» досконально изучался в России позже – в 20-е годы, когда советская власть сама рискнула запретить продажу спиртного, и тот факт, что Петроград-Ленинград не превратился в аналог заокеанского Чикаго, есть результат осторожного подхода к американскому опыту.

Другое дело, как реагировали на введение «сухого закона» различные слои населения, в первую очередь – в России.

«Сухая» деревня

Замечено, что широкие исследования, проведенные по всей стране в первые два года запрета (анкетными опросами были охвачены огромные районы страны: Пензенская, Полтавская, Екатеринославская, Нижегородская, Костромская, Харьковская, Московская и ряд других губерний), зафиксировали целый ряд интересных зависимостей. Так оказалось, что деревня, населению которой пришлось перейти практически к полному воздержанию от потребления спиртного, в целом легче переносит запрет, чем город. Даже домашние животные повеселели[256].

В деревне неожиданно обнаружился спрос на тракторы, селекционное зерно и скот. Увеличились объемы продаваемых удобрений, сельскохозяйственного инвентаря, агрономической литературы, выросло число создаваемых кооперативных обществ. Поскольку в условиях войны товарный спрос не мог быть в полной мере обеспечен, так как большая часть предприятий перешла на производство вооружения и обслуживание армии, то увеличились вклады в сберегательные кассы. С августа 1914 по апрель 1915 года деревенские вклады выросли на 261, 7 млн рублей, тогда как за тот же период прошлого года – только на 6, 5 млн.

Постепенно менялся образ жизни: по данным анкет, расходы на свадьбы и праздники перестали быть столь разорительными, сократившись в десять-пятнадцать раз только за счет спиртного. Повсеместно отмечалось снижение хулиганства, улучшение семейных отношений, пробуждение тяги к знаниям, особенно прикладным, усилился интерес к общественным делам. Старшие возрастные группы труднее переносили запрет, процент пьющих здесь всегда был выше, чем среди молодежи. И особенно неохотно мирились с ним пролетарские слои деревни – поденщики, батраки[257].

Конечно, картина несколько романтизирована. Если пьяных на деревенской улице стало меньше, то это определялось скорее уменьшением количества мужского населения[258]. В деревнях оставалась либо молодежь, еще не пристрастившаяся (хотя тайком и пробовавшая) к самогонке, либо древние старики, которым хватало и одной рюмки, после которой они отправлялись скорее на печь, чем на улицу.

Важно другое: в деревнях легко отказывались от ежедневной пьянки, но компенсировали «недостачу» в праздники, а их на Руси и тогда было великое множество – от церковных до светско-государственных. Вот тогда-то и запивали «по-черному», причем пили все, от мала до велика. Деревня погружалась в пьяный мрак, теряя человеческий облик, пропивая последнюю рубашку и последние сапоги.

Недостаток казенного вина восполнялся спиртным собственного изготовления, благо, что традиции в этом деле не умирали. По ходу дела вспоминали многочисленные, забытые рецепты гонки спиртного из всего, что попадало под руку. Существовал «промысел»: рецепты переписывали от руки, складывая исписанные листы в настоящие «амбарные книги», которые шли нарасхват на рынках крупных сел и деревень.