Веселый Роджер

– Поздно уже, нет «нашей» стороны. Вернулась она к нему, как ты и просила. Как мама и хотела. Радуйтесь! Сбылась ваша мечта. Спасайте всем скопом Артёмку, мне по хрену. – Я распахиваю глаза, придвигаюсь к сестре ближе. – Вера ведь такая хорошая, Арин. Настоящая. С ней вместе все иначе, уютно, по-домашнему. И тепло. Думаю, – добавляю сухо, – все у Артёма теперь будет хорошо. Вытащите его из затяжной депрессии, или в чем он там тонет, помимо жалости к себе.

– Вик…

– Всё, выметайся. Мне домой надо, подумать.

– Вик, почему ты ничего не сказал раньше? Я ни разу не слышала от тебя слов даже о симпатии к девушке, не то что о любви.

– Иди вон, Арина, надоело болтать. Ненавижу болтать. Всё, пошла. Кыш!

Она пытается взять меня за руку, но я дергаюсь, отворачиваюсь. Сестра снова плачет и нехотя выходит из машины.

Костиков звонит. Прости, не до тебя. Завтра, всё завтра. Черт, у меня же самолет в Сочи! Не хочу видеть отца и Софию, но «Трахельки» ждать не могут, не в моем положении банкрота. До вылета еще уйма времени, как раз успею сделать крюк за транками.

Значит, мама постаралась. Превзошла саму себя. От кого еще ждать удара? Почему-то новости придают сил – будто от дна ногами отталкиваюсь. Хочется ругаться дальше, я только начал, держитесь.

«Кашкай» останавливается на парковке у подъезда Кустова, я взлетаю на нужный этаж, но на этот раз дверь закрыта. Стучусь – тихо. Звоню Вере, затем Артёму – абоненты не берут трубки. Заняты, видимо.

Наконец, дома. Закрываюсь, достаю и раскладываю таблетки на комоде на всякий случай. Чтобы далеко не бежать.

Просто боюсь, что могу «загореться». Ситуации же похожи. Ну, как в тот раз было. Сначала Настя ушла, потом пытали. Врач учил, что нужно избегать любых повторений сценариев, что я научусь со временем делать это на автомате, машинально. Впрочем, так и получается.

Я ж обнаженных девушек начал фотографировать только потому, что это был следующий этап. Как и сигареты. Если каждый день видишь соблазнительные женские образы, уже не так от них плющит, как если бы накрывало внезапное желание. А так вроде бы постоянно в тонусе держишься, вечно в «приподнятом» состоянии, и нормально.

Знали бы вы, какие войны я вел с самим собой. Как боялся по первости! Шаг за шагом к цели. Любая мелочь могла построить ассоциативный ряд к первой любви. Нельзя спровоцировать откат назад. Даже Вера этого не стоит. Вера…

Жарко. Или кожа горит? Не могу разобрать. На всякий случай убавляю сплит на семнадцать градусов, опускаю жалюзи, раздеваюсь до трусов. Хожу некоторое время по квартире. Ничего не хочется.

На кухне висит фотография Вериных сисек в мокрой майке. Вера повесила недавно, чтобы перед тем, как в студию ехать, я на нее сначала смотрел. Она ведь обычно уже уходит к тому времени, как просыпаюсь.

«Каждый день моя грудь будет первой, которую ты увидишь!» – гордо сообщила мне, радуясь, до какой хитрости додумалась.

Так, теперь мне уже холодно. Захожу в комнату, смотрю на разбросанную одежду, взгляд цепляется за пиратский флаг над кроватью. Накатывает тошнота, то ли от таблеток натощак, то ли от понимания того, кем я стал, какая жизнь предстоит. Прошлые цели вдруг тускнеют, кажутся глупостью. Злюсь, аж рычу. Запрыгиваю на постель и сдергиваю этот гребаный флаг. Это непросто: ткань крепкая, прибита качественно. Но ничего, поддается. Отрываю с треском.

Он немного пыльный, я даже чихаю. Заворачиваюсь в черную ткань, сажусь на пол у кровати и давлю себе на виски.

Говорила же, что любит… Ничего понять не могу. Ведь говорила. Зачем? Настя тоже говорила, впрочем.

Ну, вероятно, Артём на самом деле в постели хорош… или на что там бабы ведутся?

Все в моей жизни по-дурацки сложилось. Опыта не так много в этом деле. Особым красавчиком никогда не был, чувак как чувак. На шестнадцатилетие одна знакомая «дала» в ванной… в честь подарка на день рождения. По пьяни было и как-то скомканно, но мне все равно понравилось. Потом еще пара подобных случаев, а дальше все – роковое знакомство с Анастасией Чердак. «Ну и дурацкая фамилия», – подумал я тогда. С семнадцати лет все мои эрофантазии включали только одну Настю. Год ведь за ней таскался, ничего, тварь, не позволяла. Правда, видимо, только за руку со мной и хочется держаться. И котируюсь, лишь когда все остальные отказались.

А я ж верным ей был, хотя в том возрасте возможности уже стали появляться. Честный идиот.

А потом ее папаша, как в боевике, меня по башке шарахнул и в машину. Держал в подвале какой-то дачи за сто километров от Москвы, на отшибе. У озера. Сбрызгивал бензином и поджигал. В перерывах дочурка его раны чем-то вонючим мазала, пальчиками своими мерзкими водила непонятно с какой целью. Наверное, чтобы не подох раньше времени. И так каждый день, а может, час, не знаю.

Время пропало, превратилось в сплошную агонию со всплесками резкой и монотонной боли, пульсирующей и рвущей на части. Кормили только хлебом и какими-то наркотиками, чтобы от «ощущений» в перерывах не откинулся. Пока она чем-то мазала, гладила меня, тварь, он зачитывал лекции исправительные.