Весенней гулкой ранью...

В один из осенних дней Городецкий, как он сказал, заглянул ко мне на

минутку — оставить новые стихи и распрощаться: надо было успеть на собрание

поэтической секции в Доме литераторов.

— А я побывал в Рязани, — сообщил я ему. — На юбилейном есенинском

вечере!

— Как он прошел? — спросил Сергей Митрофанович, садясь на стул. — Это

интересно…

Я рассказал о новом концертном зале, которому присвоено имя Сергея

Есенина, о выступлениях рязанцев и москвичей, об открытии бюста поэта в фойе

театра, о скромном букете фиалок, который положила на мрамор неизвестная

старушка…

— Был там Петр Иванович Чагин, — добавил я. — Мы с ним в гостинице

проговорили почти до утра. Чудесный человек!

— Замечательный! — оживился Городецкий. — Я с ним давно дружу.

— И между прочим, знаете, что Чагин рассказал? — продолжал я. — Что он

очень любит стихи Тютчева и в Баку когда-то читал их Есенину. А тот слушал и

восхищался…

— Ну, вот видите…

— Да иначе, наверно, и быть не могло… Ведь многие стихи Есенина

последних лет, рассуждали мы с Чагиным, полны драматической напряженности,

горьких раздумий, скорби утраченных надежд. А это все свойственно лирической

исповеди позднего Тютчева. Вспомнили мы с Чагиным и мудрый тютчевский взгляд

на приход нового поколения:

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир…

Мы сошлись с Чагиным на том, что добрый гений, к которому в этих стихах

обращался Тютчев, не оставил и Есенина. Автор "Руси советской" с открытой

душой слушает, как "другие юноши поют другие песни". Он знает, что "они, пожалуй, будут интересней — уж не село, а вся земля им мать". И душевно его

напутствие новому поколению, чей свет уже разгорается над родными

просторами…

Сергей Митрофанович понимающе кивнул и, хитровато улыбнувшись, спросил:

— А все-таки как же Есенин откликнулся на строки Тютчева о ветреной

Гебе, что "громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила"?

— А вот как — в стихотворении "Гляну в поле, гляну в небо…":

Снова в рощах непасеных

Неизбывные стада,

И струится с гор зеленых

Златоструйная вода.

О, я верю — знать, за муки

Над пропащим мужиком -

Кто-то ласковые руки

Проливает молоком.

Что-то есть похожее, не правда ли?

— Кажется, есть. И все-таки повторю банальную фразу, Тютчев остается

Тютчевым, Есенин — Есениным…

— А Городецкий — Городецким, — вставил я.

— Совершенно верно, — засмеялся Сергей Митрофанович…

5

Первые послеоктябрьские годы были исключительно тяжелыми для молодой

Советской республики. Иностранная интервенция. Белогвардейщина.

Контрреволюционные мятежи, диверсии, заговоры. Останавливались заводы: не

хватало топлива. Разруха в хозяйстве, на транспорте. Эпидемии. Голод.

Вынужденное введение продразверстки вызвало ропот деревни.

"…Крестьянство формой отношений, которая у нас с ним установилась, недовольно, — говорил В. И. Ленин в 1921 году, — …оно этой формы отношений

не хочет и дальше так существовать не будет. Это бесспорно. Эта воля его

выразилась определенно. Это — воля громадных масс трудящегося населения. Мы

с этим должны считаться, и мы достаточно трезвые политики, чтобы говорить

прямо: давайте нашу политику по отношению к крестьянству пересматривать" (В.

И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 59).

Коммунистическая партия принимала целый ряд переходных мер, отвечающих

интересам Советского государства, рабочего класса и широких масс

крестьянства.

В этой сложнейшей обстановке, "в развороченном бурей быте" Есенин

растерялся. Вместо ожидаемого "мужицкого рая", сказочного края Инонии перед

ним возник лик родной страны, обезображенной войной и разрухой. Казалось:

будут "злаченые нивы с стадом буланых коней", "золотые шапки гор", "светил

тонкоклювых свист"…

Мечталось:

И тихо под шепот речки,

Прибрежному эху в подол,

Каплями незримой свечки

Капает песня с гор…

Что же увидел он в действительности?

Тучами изглодано небо, сквозь ржанье бурь пробивается пурговый

кашель-смрад, по полю скачет стужа, в избах выбиты окна, настежь распахнуты

двери. Поэт в отчаянии:

О, кого же, кого же петь

В этом бешеном зареве трупов?

"Завязь человека с природой" разорвана: "сестры-суки и братья-кобели"

людьми отторгнуты, "человек съел дитя волчицы". И над всем этим страшным

видением, изображенным в "Кобыльих кораблях", как в годину бед, "трубит, трубит погибельный рог" из "Сорокоуста".

В своей "Встрече" (1920), посвященной Есенину, Мариенгоф откровенничал: По черным ступеням дней,

По черным ступеням толп

(Поэт или клоун?) иду на руках.

У меня тоски нет.

Только звенеть, только хлопать

Тарелками лун: дзинь-бах!

Сборник, в котором напечатана "Встреча", назывался: "Стихами

чванствую".

Что может быть общего между этой клоунадой и глубинными переживаниями

Есенина? Между "стихами чванствую" и, как мог бы сказать Есенин, "стихами

отчаиваюсь"?

Исток есенинской драмы — в крушении его иллюзий о "чаемом граде":

"…Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал…" Не надо

обвинять поэта — заблуждение было не виной, а бедой Есенина, как, впрочем, и