Весенней осенью из лета

— Что значит «забыл»? А когда ты вышел из школы, ты разве не почувствовал что ногам холодно? Где твои ботинки?

— В пакете, – ответил сын, пряча глаза.

— О чем ты только думаешь? Ах, ну да, конечно, об Эле, – сама ответила на свой вопрос молодая мама, возмущенная забывчивостью Степана. – Переодевайся и иди кушать.

— Мам, Гришка сегодня проткнул циркулем мою бутылку с водой. У нас есть еще маленькая бутылочка, чтобы завтра можно было взять в школу. Мне так пить сегодня хотелось, а из-за этого дурака вся моя вода вылилась под парту. Надо мной потом еще полкласса смеялись, потому что Гришка сказал, что я  описался, – мальчик заплакал.

— Не плачь. И не дружи с Гришкой. А если он тебя обижает – дай сдачи. Один раз получит в нос, во второй – не полезет.

Степан молча вытер щеки рукавами серой водолазки, на которой остались темные пятнышки от детских слез.  Маленький Антошка скривил розовое личико и громко заплакал, отбросив голову назад и широко раскрывая рот.

— А тебя какая муха укусила, Сюси-пуси?!  За компанию что ли?!

В двери снова постучали. Тук, тук, тук-тук, тук.  Это мог быть только Глеб, больше никого Станислава не ожидала. Опять щелкнул замок, и Степка уже тут как тут с радостной улыбкой и протянутыми вверх руками.

— Папочка пришел! А что ты сладкого мне принес?! Ух ты, кексы со сгущенкой! – первым делом Степка раскрыл пакет. – Люблю сладенькое!

— Это мы знаем! Ты борщ поел? – Глеб повесил куртку на вешалку, интенсивно потер покрасневшие от холода ладони. – Как у нас дома тепло, и вкусно пахнет!

— Переодевайся, любимый, и приходи обедать!

Станислава вместе с детьми пошла в кухню, и только Глеб на мгновение застыл на месте. Еще раз глубоко вдохнул полной грудью пропахший борщом воздух, потом наклонил голову, убедившись в безупречной чистоте ламината, провел кончиком пальцев по деревянному обрамлению зеркала – порядок, и придраться не к чему.

— Ты чего не переодеваешься? – Станислава выглянула из кухни.

— Да сейчас переоденусь. Уже и в зеркало посмотреться нельзя.

За столом Глеб украдкой поглядывал в сторону жены. Её короткие растрепанные волосы были грязными, трехцветными. Черными у корней, каштановыми посредине, а кончики и вовсе были непонятного цвета. Прямая челка, ранее скрывающая высокий лоб, была поднята металлической спиралью тонкого обруча.  Густые брови разделялись узкой полоской едва заметных темных волосинок. Глаза хоть и светились неким внутренним светом, но утратили свою первоначальную красоту. Бледность и отчетливо прорисовывающиеся на прямом носу черные точки отталкивали взгляд. Глеб пытался найти хоть что-то из тех качеств во внешности Станиславы, заставивших его много лет назад обратить внимание на эту девушку. Но не находил. Сейчас она представлялась некой серой мышкой, откровенно несимпатичной и не вызывающей никакого сексуального влечения. А вот на двух мальчишек он смотрел с неподдельной радостью и гордостью.

— Глебушка, как у тебя прошел день? – голос жены заставил повернуться и взглянуть прямо в глаза.

— Как всегда, – ответил Глеб, закашлявшись и чуть не подавившись куском мяса. – Сегодня Иванов выставлялся за своё тридцатилетие, – при этом он загадочно улыбнулся.

— Сегодня? А почему по тебе совсем не видно, что ты пил? – Станислава, ожидая ответа, остановила ложку с манкой на полпути между тарелкой и раскрытым ртом обслюнявленного Антошки.

— Так он на бригаду из двадцати человек принес две бутылки по 0,75 литра! – Глеб не удержал заразительный смех.  – Что там пить?!

— Ваш Иванов наверно трезвенник?

— Каким бы трезвенником он не был, а шахтные законы нужно уважать. Вот почему «бутылёк» называется «бутылёк»? Потому что «бутылек» это три литра! А на двадцать рыл и этого мало было бы!

— Да с вами шахтерами не соскучишься. Вы без своих «бутыльков» не можете, – 

Станислава наконец-то донесла ложку к губам сына. 

— Я уже поел! – Степка оживленно подскочил со стула с пустой тарелкой в руках. – Мам, дай денег на воду, я в магазин сбегаю.

— Сейчас дам. Глеб подержи Антошку.

Станислава встала из-за стола, передавая крохотного карапуза отцу. Сняв испачканный фартук, она поправила пояс широкого халата, висящего на худеньком теле, как на тремпеле. Глеб скользнул глазами по её заросшим ногам и остановился на красных носках в белый кружочек.

— Классные у меня носочки? Такие яркие! Правда?

— Ага, яркие, – Глеб продолжил кормить малыша манкой, стараясь не заморачиваться внешним видом супруги.

— Степка, ты чего? Обувай ботинки! На улице холодина, а он в мокрых мокасинах вздумал в магазин идти!

Станислава подняла с пола порванный пакет, раскрыла, и…

— Что это такое?

— Где?

На поднятый шум вышел и папа с Антошкой на руках.

— Что там?

— Степан, где второй ботинок?

Мальчик с виноватым лицом опустил глаза, чувствуя свою вину.

— Потерялся, наверно.

— Как он мог потеряться? Степан, вы опять пакетами дрались по дороге домой? – Станислава повысила голос, отчего Антошка испуганно заплакал.

— Гришка меня бил. Я только защищался, – ответил ребенок, продолжая стоять босиком.

— Балбес, – негромко произнес Глеб, возвращаясь с младшим сыном в кухню.