Весенние ливни

По крыше соседнего корпуса пробирался кот. Заметив его, галки, сидевшие на балюстраде, поднялись, сделали круг и, нахохленные, сели на антенну. Однако самые любопытные не успокоились. Снова вернулись на балюстраду и то прохаживались по ней, то, свесив головы, следили за котом, то, атакуя, налетали на него. Воробьи же, отлетев подальше, как ни в чем не бывало, с прежней озабоченностью принялись эа какие-то свои дела.

— Что нового у тебя, Юрок? — спросила Вера.

Он видел, как изменилась мать, но и теперь не мог поверить, что все это серьезно и с нею может случиться более страшное. Вернее, чтобы не думать об этом, он отгонял пугающие мысли. А понимая — необходимо сочувствовать матери, поддерживать ее,— не слишком принимал случившееся к сердцу и даже чуть заскучал, сидя эдесь.

— Ничего, мам,— нехотя ответил он и снова посмотрел в окно.

Его внимание на этот раз привлек самолет, и Юрий стал следить за ним. Небо было безоблачное, голубое, но самолет летел словно в тумане.

— Как Лёдя поживает? Вы встречаетесь, конечно?

— Нет.

— Ну смотри, тебе видней.— И, заметив, что вопросы ее не понравились сыну, перевела разговор: — Мы, родители, часто берем на себя слишком много. А наша обязанность, видимо, проще — воспитывать из вас честных людей дела, и всё. Дальше вы уж сами должны. Пусть говорят свое талант, способности.

— Не говори так много, тебе вредно,— остановил жену Сосновский, удивляясь ее рассудительности.

Ему было больно смотреть на нее такую — с большая лбом, с запавшими глазами, с тонкой шеей и высохшими руками, бессильно лежавшими на одеяле. Когда-то она игриво кокетничая, спрашивала: «Правда, Макс, я похожа на многих красивых женщин? Чем-нибудь, но обязательно похожа. Я это замечала не раз…» Что бы она сказала сейчас, если б увидела себя?

Вера будто прочитала его мысли.

— Ты знаешь, о чем говорила мне ординаторша? Какое, говорит, у вас приятное лицо… Ты не согласен?

— Что ты, Веруся!

— Дай, если у тебя есть зеркальце, Юрок,— попросила она.— А то Макс смотрит на меня, как на чужую, будто еле узнает. Я в самом деле так изменилась? А мне, лишь бы не сглазить, куда лучше. Даже захотелось домой. Хотя бы на праздник. Человек, наверно, потому и человек, что у него всегда надежды, желания…

Она устала, и веки у нее смежились сами собой. Лицо окаменело, как неживое.

Вера словно поумнела, повзрослела в своих отношениях к другим. И это пугало не меньше, чем ее вид. «Неужели, как обычно, перед смертью?» — со страхом подумал Сосновский.

Сочувственно сморщившись, он погладил руку жены и отвернулся от кровати. Нет, она была очень дорога ему и теперь, малознакомая и — неча кривить душой — страшная. Что он мог любить в ней? Ее худое, поузевшее лицо, на котором трудно уже найти милые черты? Или ее изможденное беспомощное тело? Конечно, нет! Но он все же любил ее — не память о ней, не ее прежнюю, а ту, которую видел перед собой. Сосновский склонился над женой и снова поцеловал ее.

Вера открыла глаза и благодарно улыбнулась ему.

— Мне кажется, Макс,— сказала она,— когда я вернусь домой, мы будем с тобой жить лучше, чем жили. Тебе прислали пропуск на трибуну?

— Прислали, Веруся.

— Возьми Леночку и Соню… А Шарупичам передай, что я прошу простить меня. Все стараются, чтобы лучше было. Но не у каждого выходит лучше… Почему это так, Макс? Ты думал об этом?..

Кое-что казалось подозрительным. Вера, например, замечала, что последнее время муж приходил в те дни, когда посещать больных не разрешалось. Вчера, вопреки правилам распорядка, пустили Татьяну Тимофеевну, которая принялась горячо убеждать, что Вера выглядит чудесно. «Вы поправились, Верочка, заметно поправились!» — повторяла она, намекая этим, что болезнь ее, мол, не опасна, ибо больные раком худеют катастрофически, и в то же время торопливо подносила платок ко рту. А вот сейчас пришел сын. «Неужели прощаются?»

Делалось жутко. Но появлялись другие мысли, и страх отходил.

На самом деле, что удивительного, что для главного инженера автозавода больница делает исключение? Макс любит ее и теперь. Она чувствует это, видит по тому, как он горюет о ней. И разве удивительно, что он привел с собой Юрия? А Татьяна Тимофеевна верна себе. И, сочувствуя, не забудет влить ложку дегтя. Такая уж натура. Передавали, что не так давно она спросила у своей больной подруги: «Тебя, Люся, давно оперировали? Неужто два года назад? Смотри ты! А мать моего Кашина всего год прожила после такой операции…» Доре Диминой сочувствовала так: «Большие ноги у вашей Раечки. Правда? Хотя ничего. Моя работница тоже сороковой размер носила…» Бог с ней, с Кашиной!..

— Ты думал об этом? — переспросила Вера у мужа.

Сосновский кивнул головой и погладил ее руку.

— Вот какие у меня мужчины, Ниночка! — похвалилась Вера соседке, лежавшей напротив.— Нравятся?

— Не нужно так много говорить,— мягко, но слишком поспешно попросил Сосновский.— Нас ведь в другой раз не пустят.

— Хорошо, Максим, — послушалась она. — Хоть… хоть я и не маленькая…