Весенние ливни

Ему, видно, понравился Евген. На правах старшего, он положил на его плечо руку и тряхнул, словно проверяя, крепко ли тот стоит на ногах.

— Посидим, понаблюдаем, что ли?

Они сели на мягкий диванчик, стоявший неподалеку, и, следя за работой плавильщиков, завязали разговор о том, как готовятся пакетики с присадкой, как внедрялось изобретение.

Сидеть было хорошо, повадно. Ощущалось дыхание свежего воздуха — вовсю работали вентиляторы. Затем, так же обстоятельно, не торопясь, начальник участка показал Евгену вагранки, познакомил с вагранщиками, с усовершенствованиями, что ввели рационализаторы.

К концу осмотра подошел Прокоп и, отозвав Евгена, как заговорщик, попросил, срываясь на шепот:

— Поинтересуйся, Женя, сколько у них электроплавильная за смену дает.

— А что? — не сразу смекнул, в чем дело, Евген.

— Алексеев говорит, у нас больше…

— Не понравилось тебе здесь или как?

Прокоп поджал губы.

— Почему не понравилось? Но пускай знают все-таки. Возле бревна легко костер разводить… Да не буду, не бойся. Я уже бригаду выбрал, соревноваться попробуем… Только бы нам вот реку такую!..

6

Зашел Юрий лишь на третьи сутки, когда Алексеев дважды побывал в заводоуправлении, наводя о нем справки. Практику Юрий проходил в сталелитейном — под одной крышей с цехом ковкого чугуна, и не слышать о приезде земляков не мог. К тому же еще в понедельник, возвращаясь с завода, Прокоп узнал его в ватаге ребят: делая вид, что не заметил минчан, но понаглев, он прошел мимо по противоположной стороне улицы.

В гостинице было шумно. Коридор гудел от молодых голосов.

Усталый Алексеев в пижаме лежал на кровати. Евген перед зеркалом старательно завязывал галстук, собираясь на Почтовый съезд, где когда-то в доме деда Каширина жил Горький. Прокоп, сидя на подоконнике, читал газету и крутил головой, когда в коридоре взрывался смех.

— Вот работнички,— произнес он не то с похвалой, не то с укором.— Думают, что на свете они одни и никого больше/

— Молодость,— миролюбиво отозвался Алексеев, вытирая пот со лба.

— Вся страна как в походе,— сказал Евген.— Поезда, самолеты, трамваи — все переполнено. Спешат, едут! Помните, когда вылетали, в Минске слет врачей начинался. В Гомеле, знаю, областной смотр художественной самодеятельности проходил. Тут комсомолия… В гостинице точно в трамвае. Администраторы, как осы, злые. Вот кутерьма!

— Да, завируха,— согласился Алексеев.— Но и здесь не мешало бы кое-что экономить.

— А например? — не отрываясь от газеты, спросил Прокоп.

— Время, скажем, средства.

— Это правда, правда,— поддержал Евген.

Прокоп отложил газету, возразил:

— Нет, товарищи, не на людях экономить. Я вот приехал, посмотрел и сам чувствую: вырос. А что я увожу отсюда? Что нам не мешало бы перенять? Нет, далеко не это. Я с новыми людьми познакомился, с их делами, поисками. Нижний Новгород познал. А это больше, чем самую хорошую книгу прочитать.

— Я сегодня, ребята, наш самосвал видел,— с нахлынувшим волнением поднялся на кровати Алексеев.— Идет себе! И зубр, как серебряный. Чуть не остановил. Бросился было уже…

— А номер какой? «БО»? «ЖТ»? Может, и вправду, из Минска?

— Нет, горьковский номер…

В эту минуту на пороге появился Юрий. Он забыл даже постучаться. Видно, шел прямо с работы: был в синем, замасленном комбинезоне и поношенной кепке, мало похожий на себя, прежнего.

— Добрый день,— поздоровался он.

В коридоре грохнул смех. Юрий потерянно оглянулся и остался у двери.

— Проходи, проходи,— пригласил Алексеев и быстро пошел навстречу с протянутой рукой.

Собственное смущение рассердило Юрия. Он пожал руку механику, холодно кивнул Прокопу с Евгеном и сел с отчужденным, будто заострившимся лицом на предложенный стул. Избегая глядеть на кого-либо, спросил:

— Привезли что-нибудь? Как там отчим?

И снова собственный вопрос изменил его настроение. Вспомнилась мать, сестры. Что-то, дрогнув, тоскливо защемило в груди. Боясь дать волю слабости, Юрий хрустнул пальцами.

— Давайте, если есть что…

Испытывая также неловкость, Алексеев открыл шкаф, где висел костюм, вынул из кармана конверт и подал Юрию. Тот взял его, хотел спрятать. Но письмо было толстое, тяжелое. Это показалось подозрительным. Бросив косой взгляд на Евгена, Юрий разорвал конверт и неожиданно саркастически усмехнулся: там были деньги и лист бумаги, исписанный аккуратным почерком Сосновского.

Приглушив что-то в себе, Юрий стал читать, и, по мере того как читал, лицо у него темнело.

— Деньги я попрошу вернуть,— с мстительным чувством сказал он Алексееву и, не вставая, положил десятирублевые бумажки на стол.

— Это почему?

— Мне хватает своих, заработанных.— Юрий впервые, не таясь, посмотрел на Евгена, который надевал пиджак и, словно в комнате не было Юрия, собирался уходить.— И вообще, говорят, что можно перевестись сюда в вечерний и работать…

— Это можно сделать и дома,— забеспокоился Алексеев, чувствуя, что ответственность за судьбу Юрия сейчас ложится на него.