Весенние ливни

— Так она тоже признавалась, что от каждого нового дня нового чуда ждет. Однако, когда спутник в полторы тонны запустили, не шибко удивилась. Нет, удивилась, конечно, однако уж с оговорками. «Ну, говорит, вышел на орбиту, летает вокруг Земли — правильно, законно, разумеется. Но вот бы на другие планеты попробовать…» Как это назвать?

— Не знаю.

— Убежденностью, видимо.

— И все-таки о себе, о жизни надо больше думать...

С каким-то бережным уважением, что пробудилось в нем, Ковалевский взял Михала под руку, и они, постояв немного, молча пошли назад, но не в гостиницу, а дальше по Охотному ряду.

Человек часто привносит в окружающее свое. Охотный ряд, как показалось Михалу, выглядел празднично: было больше света, не так, как всегда, мчались автомобили, веселее торопились прохожие. В шумном людском потоке дошли до Большого театра и незаметно свернули на Петровку.

Перед общежитием постпредства Михал предложил:

— Может заглянем? Наши обязательно тут есть…

Их встретила незнакомая девушка — по-модному светловолосая, с густо подведенными ресницами и бровями: Александру Гавриловну, как оказалось, проводили уже на пенсию. Но в узком темноватом коридоре по-давешнему гремел телевизор. Ковалевского узнали, окружили. Зажгли свет, будто невесть сколько не были дома, взялись распрашивать, как там в Минске, кто приехал на съезд. И просили, если найдется время, зайти рассказать новости.

На Михала не обращали внимания. И хоть он снова почувствовал себя в своей стихии, неловко было даже интересоваться бывшей заведующей. «Ну что ж, на пенсии так на пенсии. Время и соломушку ломит»,— думал он, но ощущение утраты все же жило в нем.

2

Когда эти мысли явились к Михалу? Наверное, давно. Пожалуй, как стремление они жили в нем всегда: и до войны, и во время нее, и позже — человек призван для большого. Он все обязан делать досконально и в полную меру своих сил. Он должен стараться и сам быть совершенным. Вот чем сознательно или несознательно руководствовался в жизни Михал.

Однако как убеждение это окрепло в нем только в последние годы. Когда? В связи с чем? Не Лёдины ли злоключения были причиной? Не тот ли разговор, который услышал Михал, застав у себя дома бригаду Прокопа?

А может, и сама жизнь, что забурлила, как в половодье, заставила призадуматься? Или будущее, что вдруг ворвалось в его жизнь и приобрело черты реального? Знаете, как это бывает в кино? То, что едва виднеется вдалеке, вдруг быстро несется прямо на вас и, вырастая мгновенно, раскрывается картиной.

Михал пришел в Кремль задумчивый, настроенный на высокие мысли. Даже воздух — чистый, ясный — показался ему необычным.

В Центральном парке велись работы — выкапывали ели и туи, расширяли старые дорожки, прокладывали новые. На грузовиках, в инее, будто охваченные белым пламенем, стояли красавицы яблони. Цепкий кран приподнимал их и бережно опускал в подготовленные ямы.

И оттого, что исчезла зеленая стена туй, а там и тут вырастали яблони, становилось просторней, светлей. Парк словно веселея.

«И здесь перемены,— отметил себе Михал.— Прежние дорожки, видно, тесны уже…»

Пожилые люди обычно неохотно прощаются с привычным, с тем, что устанавливалось годами на их глазах. Но такого ощущения у Михала не было. Наоборот, с сознанием какого-то обновления вошел он в Большой Кремлевский дворец, отыскал свою делегацию и стал терпеливо ждать, разглядывая знакомый — хотя он никогда здесь и не был — зал заседаний, знакомую трибуну, стол президиума, ложи, скульптуру Ленина в нише.

Вместе с этим в нем пробудилось чувство своего несовершенства, неудовлетворенности собой. Нет, Михалу не в чем особо было каяться или упрекать себя, но ему вдруг захотелось стать лучше, таким же чистым и ясным, как этот зал, таким же сдержанным и требовательным к себе, какими казались люди вокруг. Съезд — это вершина, а за перевалом — новая жизнь. И вступать в нее нужно иным, чем ты есть,— лучшим.

— Может быть, покурим? Время еще есть,— предложил Ковалевский с таким видом, словно хотел что-то сообщить Михалу.

Но курить не тянуло. Приятно было сидеть, осматривать зал, делегатов и думать.

Ковалевский понимающе засмеялся.

— Взвешиваешь? Приглядываешься? Не верится, что дома и ты хозяин? Верь, Михале, верь. Тут все дома и все равны. Старший один — съезд.

— Вот так бы и в жизни, товарищ Ковалевский.

— Будет и в жизни…

В гостиницу Михал вернулся полный впечатлений и ощущения своей нужности, причастности к большому. Из головы не выходило торжественное открытие съезда, доклад секретаря ЦК.