Весенние звезды

Ох, кажется, я в самом деле отстал. Я вскочил, быстро оделся и принялся за костер. Вот этот «стреляющий» бурьян я еще осенью заготовил, и теперь он совсем сухой. Жаль, что Агубе опередил меня, его костер горит вовсю. Даже мне слышен треск. Но ничего, мой костер будет лучше, пламя до неба достанет, а трещать будет — дай Боже!

— Разжигай скорее, — торопит меня Дзыцца, — пускай все наши беды сгорят в этом костре! Вот, возьми на шашлык.

Она протянула мне несколько кусков фиу — коровьего жира.

А кто-то на своем новогоднем костре жарит шашлык из свежей баранины. У нас баранины нет, опять, как в прошлом году, кусочки фиу — и все.

Ну ладно. Дзыцца говорит, что в первый день Нового года грустить нельзя. Костер Агубе уже сник, и за плетнем его не видно. Сам Агубе отошел от него и молча наблюдает за моим костром. Бурьян разгорелся, и его треск далеко слышен.

— Дзыцца, это тот самый бурьян, который я принесла! — с гордостью заявила Бади.

Я скосил бурьян за нашим огородом. Он был мягкий, высохший. Дал охапку Бади. Она, пыхтя, доволокла его до сарая. И теперь гордится, глядя на костер.

Мы, кажется, зажгли костер позже всех. Но, по-моему, это получилось даже лучше — его все увидели. Соседские мальчики пришли к нам — у них костры уже потухли. Первым прибежал Агубе. Потом появился Хаматкан. Костер у меня разгорелся так жарко, пламя поднялось так высоко, что до верхушки его я уже и палкой не доставал.

— Близко не подходите! — кричит нам Дзыцца. — Обожжетесь!

А я и вправду чуть не обжегся. Хотел перепрыгнуть через костер, разбежался, а в последнее мгновение раздумал. Но уж занес над костром ногу, и огонь тут же подхватил мою штанину. Я еле сбил пламя.

После обеда мы отправились в Уалмардтыбыл. Здесь хорошо кататься на санках. Так весело лететь с высокого бугра! Правда, потом подниматься с санями наверх мало приятного. Но что поделаешь!..

Лучших саней, чем у меня, нет ни у кого. Еще бы! Мне их Баппыдз сделал. Он мастер на все руки. Он в кузнице работает, Дзыцца жалеет его: он, бедняга, болен, припадочный, потому и не мог получить образование. Иначе он обязательно стал бы каким-нибудь конструктором, изобретателем. Наш директор Хаджумар считал его лучшим учеником в школе. Будь они прокляты, эти фашисты! Он из-за них заболел. Когда фашистов выгнали из нашего селенья, Баппыдза и еще нескольких молодых парней позвали в сельский Совет.

В Фашкаууате прошли жестокие бои. И теперь надо было собрать документы погибших советских воинов и отправить в военкомат, чтобы потом сообщить семьям об их героической гибели.

Наутро молодые люди отправились в Фашкаууат. Сколько же там было мертвых тел! И наших, и немцев. Начали собирать документы павших советских воинов. Баппыдз взял документы у нескольких солдат. Подошел еще к одному. У него руки были сложены на груди, они закрывали карман. Баппыдз отвел в сторону одну руку, прижал ее камнем. Взялся за другую. В это время камень соскочил, и мертвая рука дала пощечину Баппыдзу. Он потерял сознание. И с тех у него начались припадки…

Баппыдза все любят, хороший он парень. Одного его не оставляют — схватит приступ, и может плохо кончиться. Он и сам это понимает, поэтому старается быть поближе к людям. Вот и сейчас он пришел с нами в Уалмардтыбыл. Он сам не катается, только смотрит. Стоит кому-нибудь из нас вывалиться в снег, как он от души смеется. Многим он сделал сани, но мои все-таки самые лучшие — во всяком случае, я так считаю.

Но вот и остался позади первый день Нового года… Каждый раз так — не успеешь оглянуться, а праздник уже кончился.

Я пришел из школы. Дзыцца чем-то расстроена. Что случилось?

— Вчера твой новогодний костер хорошо горел… А сегодня что делать? Печку разжечь нечем.

Вот ведь как быстро наши дрова кончились. Напрасно я заранее все их расколол, готовые дрова быстрее расходуются. Особенно Дунетхан у нас любит тепло, руки у нее вечно, даже летом, как ледышки. От печки ее не оторвешь: бросает и бросает дрова в огонь. Нет, чтобы кизяку кинуть. Кстати, с кизяком и угли дольше горели бы.

— Я сейчас схожу к Бимболату, принесу топор и расколю те дрова, что Цымыржа привез.

— Ах, толку от них!.. — махнула рукой Дзыцца.

Я и сам знаю, что от этих дров мало толку. Цымыржа не хотелось ехать в лес, это правление колхоза ему поручило. У нас к каждой семье, где отец не вернулся с войны, прикрепили в помощь кого-нибудь из колхозников. К несчастью, нам достался Цымыржа. А он, не очень утруждая себя, привез что под руку попало, какие-то ольховые пни. Вон они лежат, мы и ветки не сожгли — такие они сырые.

Я все-таки пошел к Бимболату. Когда он услышал, каких дров привез нам Цымыржа, то очень рассердился.

— Скажи Хосион, — он всегда так называет мою мать, по фамилии, — пусть сходит в правление, попросит подводу. Я привезу вам дров. А то в эти морозы чем же топить-то будете? Те дрова, что Цымыржа привез, и за год не высохнут.

Дзыцца, услышав об этом, взволновалась:

— В такие морозы грех отправлять кого-то в лес.

— Он завтра собирается…

— Иди и скажи, пусть подождет, пока немного потеплеет.

— А тогда нам дрова уже не понадобятся.