Весенний шум

Этот помятый жизнью, любивший выпить человек, весьма, доброжелательно настроенный к человечеству, был поражен Машиным видом: женщина похорошела, глаза ее светились, в осанке появилось какое-то величественное спокойствие. И в прошлый раз он встретил ее с приятным молодым человеком, а на этот раз спутник ее был просто весьма, весьма приятен. Неудивительно, что, встретив Машу в буфете филармонии, где они сидели за столиком вдвоем, приятель Маркизова почти набожно поцеловал ее руку и постоял с полминуты молча, в нерешительности, не зная, что же дальше делать.

— Это место свободно? — спросил он, указывая на соседний стул, и, не дожидаясь приглашения, уселся.

Вот еще забота! У Маши не было никакой охоты знакомить его с Костей, она торопливо допила свой лимонад, и они ушли, оставив приятеля Маркизова пить свое пиво в одиночестве. Он успел все-таки сказать Маше несколько комплиментов.

А Костя снова окаменел. Какой-то пьянчужка целует руку его жены! Значит, что-то было между ними, значит, ей это приятно. Узнав, чей это Дружок, Костя закипел еще сильнее.

Нельзя ли перевоспитать Костю?

Слово «перевоспитать» Маша слышала часто, это было ходовое, привычное слово. В детских колониях Макаренко перевоспитывал беспризорников. На строительстве Беломорско-Балтийского канала перевоспиталось множество бывших воров и других преступников. Все граждане всей Советской страны постепенно перевоспитывались, изживая пережитки капиталистического прошлого и культивируя в себе черты нового, социалистического человека.

Но перевоспитать Костю Доброва так, чтобы он перестал быть венецианским мавром, перестал ревновать Машу к прошлому и настоящему, оказалось фантастически трудно. Она уж все продумала, она старалась устранить все, что так возбуждало и расстраивало его. Она попросила всех товарищей, кто только мог ей звонить, — делать это пореже и всегда называть свое имя. Она обходила за сто верст молодежный театр и тот квартал города, где жил Маркизов, — избегала встреч. А главное, она ждала, когда же наконец Костя узнает ее настолько близко, что уверится в ней, как в самом себе? Она посвятила свою жизнь правде, — от нее ли ждать обмана, хоть в малом, хоть в большом? А если нет, то чего же ему бояться?

Но печальные минуты, вспышки беспричинной ревности всегда заслонялись другим, приятным и радующим — бесконечным состоянием счастливого удивления — это правда, что он любит меня и я его! Не словами, не рассуждениями спешила она доказать свою любовь и преданность, не логикой, нет! Логика сильна против логики же, бороться и победить какое-нибудь чувство легче таким же самым оружием — чувством, которое может пересилить, одержать верх.

Любовь — это цветение человека, и плоды этого цветения разнообразны. Прежде всего это — труды обоих людей, получившие новую окраску, запечатлевшие на себе следы беспредельной уверенности в своей правде, следы восторга и любви к жизни, любви ко всему человечеству, которому, — человек верит, — он и послужил, делая свою работу. Любовь ведет на подвиг, толкает на замечательные дела, она делает нас умнее, лучше, чище.

Костя уже видел плоды этого чувства, с которым он мысленно распрощался несколько лет назад, думая, что весна приходит не для него. Несмотря на новые заботы и на Новый строй своей жизни, Костя почувствовал, что диссертация его почти готова, а то, что еще не написано, уже сложилось в законченные ясные положения, отлилось в нужные формы. Он просиживал за письменным столом дни и ночи, — за столом в научной библиотеке и за Машиным столом в их небольшой комнате. Работать дома можно было только после девяти вечера, когда Зоя засыпала. Но сколько бы ни просиживал он за столом, все равно находилось время и для Маши.

А Маша?

И она была счастлива, и она стала сильнее во всех отношениях. Стала уверенней. В ее матрикуле с каждым зачетом и экзаменом становилось всё меньше четверок. Для будущей работы выгодней всего получать пятерки, выгодней в том смысле, что на своей работе ты будешь чувствовать себя более подкованным, более знающим, — она поняла это, и даже не столько поняла, сколько почувствовала теперь. Она похудела, ей стало еще легче двигаться и взбегать по лестницам, она отлично спала, крепко и спокойно, она, как всегда, отличалась хорошим аппетитом. Зоя, к счастью, тоже была здорова.

Вот только письменного стола Маша лишилась. Костя, разложив однажды на нем свои бумаги, конспекты и словари, больше не убирал их. Да и куда же было их убрать: все книжные вместилища — и шкаф и полки были забиты до отказа. Сначала Маша пристраивалась сбоку собственного стола, но сидеть там было неудобно. Да и работать за одним столом с любимым человеком оказалось невозможно, — каждая линия его смугловатого худощавого лица возбуждала желание приблизиться. Нет, работать, сидя с ним за одним столом, было невозможно. Сам он не знал, как выйти из этого положения, с неосознанным эгоизмом ребенка он продолжал работать за Машиным столом, не задумываясь, — а как же обходится она.