Весенний снег

Никита мотал головой и валился не раздеваясь на неразобранную кровать. Вера Михайловна раздевала его, укладывала и несколько раз подходила то к детской, то ко взрослой кровати, рассматривала то сына, то мужа, как будто искала сходство между ними.

Летом Сереженька сделал первый самостоятельный шаг от кроватки к кровати. Ступил. Покачнулся. И рухнул. И зафырчал.

— Ничо, ничо, — проговорила Марья Денисовна и остановила Веру Михайловну, готовую броситься на помощь сынишке. — Сам встанет. Пушшай.

Но Сереженька не встал, а пополз по ковровой дорожке за солнечным зайчиком.

Вере Михайловне пе терпелось показать соседям первые шаги своего сына. Она надела на Сережу комбинезончик, шапочку и яркие матерчатые купленные в городе башмачки и вышла с ним на крылечко.

— Ну-ка, вставай на ножки. Так, так.

Она поддерживала его под мышки, и он стоял.

— А теперь топ. Ну, топ, топ.

Но Сереженька не двигался с места. Стоило ей опустить свои руки, как он начинал пофыркивать и оседать на доски.

— Сереженька, ну будь же мужчиной.

Мужчина сделал лужу, и ей пришлось поспешно унести его в дом.

А потом пошел. Увидел кошку и сам кинулся за ней.

Он смешно делал первый шаг, приподнимал ногу и мгновение раздумывал, словно не знал еще, что ему делать дальше.

— Стало быть, строевым, — комментировал старик Волобуев, наблюдая через плетень за первыми шагами Сережи Прозорова.

Вера Михайловна в душе торжествовала. У нее было такое впечатление, будто за спиной вырастают крылья и стоит взмахнуть ими, как она оторвется от земли и станет парить над нею, как свободная птица. И она бы взмахнула, оторвалась, если бы не он, не ее сыночек, делающий первые самостоятельные шаги здесь, на земле.

Глава третья

В конце лета Вера Михайловна вышла на работу. Перед выходом они отпраздновали день рождения сына. Снова под навесом во дворе собрались гости. Снова поднимали тосты и директор произносил речь. Снова три бабушки-сестры пели старые песни. А сам именинник молча восседал на маминых руках.

— Сурьезный шибко, — поглядев на него, заключила бабка Анисья.

— Стало быть, начальством быть, — утвердил старик Волобуев.

— А глазоньки-то у него твои, девка, твои. А губы — Никитины.

За столом начался обычный в таких случаях спор: в кого ребенок. Во время спора Никита вдруг вскочил и побежал к мотоциклу.

— Ты куда ж это? — крикнула Марья Денисовна.

Никита только махнул рукой, завел мотоцикл и был таков.

— Да уж молчун, молчун, — заговорила Марья Денисовна, стараясь сгладить перед гостями неловкость, вызванную внезапным исчезновением Никиты. Пофырчит, похныкает, а чтоб реветь — этого у него нет.

Марья Денисовна поглядела на правнука с любовью и протянула через стол соленый огурчик. Сережа взял его и засунул в рот, как соску.

В разгар веселья вернулся Никита. Вынул из-за пазухи бутылку шампанского.

— Вот это да! — закричали гости. — Это по-царски!

На минуту все притихли. Вера Михайловна зажала уши сыну.

Хлопнула пробка. Старухи взвизгнули.

— О, язви те! — выругалась бабка Анисья.

— Стало быть, салют, — одернул ее старик Волобуев.

Никита разлил шампанское, поднял бокал, переступил с ноги на ногу.

— Верно, дедушка. Салют в честь моего Сережки.

Выпили, значит.

Красивой бутылкой из-под шампанского долго потом играл Сережа.

А выселковские ребятишки попрекали родителей:

— Да-а, вона Прозоровскому Сережке салют устраивают, а он ишшо и говорить не может. А я хорошие отметки принесу, а мне фигу, даже на кино не даете.

Вера Михайловна долго помнила сцену с шампанским. Ей представлялось лицо Никиты, по-детски открытое, счастливое, точно это ему исполнялся годик, а не его сыну.

В школе Веру Михайловну особенно не загружали, Вела она обычные уроки, без дополнительных занятий, без общественных поручений. Классное руководство с нее тоже сняли. Даже от педсоветов освобождали…

— Бегите, бегите, — отпускал ее директор. — У вас свое, особое задание.

Она летела в Выселки, сгорая от нетерпения увидеть сына. В се отсутствие Сережу нянчила бабушка.

Вера Михайловна была спокойна, и не волнение подгоняло ее к родному дому, а совершенно невероятная тоска по ребенку. За те несколько часов, что она не видела его, Вера Михайловна успевала так соскучиться, что места себе не находила от тоски, считала часы и минуты до встречи с ним.

— Солнышко ты мое! — говорила она еще от порога. — Как ты тут? Не соскучился по маме?

— Некогда было скучать, — за него отвечала Марья Денисовна. — Мы вот поели, поспали, а сейчас в окошко глядим.

Вера Михайловна подхватывала сына на руки, а он как будто бы не рад был. Восторгов не выказывал, не визжал, не смеялся. Иногда произносил: «Ма-ма». И тогда она прижимала его к себе, радуясь его близости и вдыхая запах его тельца. Потом доставала из портфеля коржик, взятый из школьного буфета, и протягивала сыну. Он, опять же спокойно и молча, принимал гостинец и сосал его, как соску.

Опять началась страда. Никита по суткам отсутствовал дома. Если приходил, то затемно, если уходил, то на рассвете. Сегодня он пришел необычно рано, еще засветло.