Весенний снег

Укладываясь на ночь, они еще долго не засыпали, слушая, как бабушка за занавеской поет Сереженьке колыбельную песню. Песня эта была неказистая, какая-то нескладная, почти без смысла, но им она казалась красивой и самой нежной. Бабушка пела:

Баю-баюшки-баю,
Колотушек надаю.
Колотушек двадцать пять,
Чтоб Сереже крепче спать.

Баю-бай, баю-бай,
Приходил старик-бабай.
Коням сена надавай.
А-а-а, а-а-а…

Младенец и так спал, без ее колыбельной, но бабушке очень хотелось попеть над ним. Она тоже была счастлива…

Был воскресный день. Никита дожидался его как праздника. Он еще ни разу не участвовал в купанье своего Сережки: то приходил поздно, то бабушка и Вера нарочно отсылали его во двор, находя подходящий предлог, словно боялись, что он своими ручищами раздавит младенца. В прошлый выходной он с мотоциклом провозился. Они обещали позвать, да так и не позвали. Нынче он решил не выходить из дому. Вера, зная его желание, нарочно разыгрывала мужа и смеялась звонко:

— Ой, Никита! Ребятишки твой мотоцикл на улицу выкатили. Ой-ой!

Он выскочил из дому, а через минуту вернулся, ни слова не говоря, подхватил жену на руки, как ребенка, и поднял к потолку.

— Ну пусти же, пусти, — смеялась она. — Пеленки вон перепарятся.

А сама была довольна, что он у нее такой сильный, что у них все хорошо и прекрасно.

Наконец наступил вечер — пора купания. Купали на кухне. Там теплее. Ванночку поставили на лавку и долго разбавляли воду. Делал это Никита, а Вера проверяла температуру. Бабушка наблюдала издали, от порога всю эту процедуру.

— Да горячо же, — говорила Вера и смеялась, потому что Никита подливал холодную воду из ковшика чуть ли не по капельке. — Да лей ты больше. В случае чего добавим горячей. Ну вот, теперь холодная.

Никита старательно вытягивал губы, как первоклассник, сидящий над тетрадкой, и лез с ковшом в чугун с горячей водой.

— Ладно. Вот так, — остановила Вера, давясь нашедшим на нее смехом. Держи вот простынку.

Ребенка раздели и осторожно опустили в ванночку.

Он зафыркал, словно котенок, хлебнувший молока больше, чем надо.

— Зато чистеньким будешь, — приговаривала Вера. — Буль-буль водичка. Буль-буль.

Никита стоял, не зная, что делать.

— Полей-ка, Никита. Не слышишь, что ли? Да вон тепленькая, в кастрюле.

Он лил, а она обмывала пофыркивающего младенца, приговаривала:

— Вот какой чистенький Сереженька. Вот какой гладенький.

Марья Денисовна ушла в горницу готовить кроватку.

— Подержи, — Вера передала младенца в огромные ручищи мужа.

Никита с великой осторожностью принял ребенка.

С рождением ребенка Вера не отдалилась ни от своих деревенских, ни от родной школы. В первый месяц, конечно, ей было ни до чего, ни до кого. А потом все образовалось. Она вошла в ритм. У нее выкраивалось время для разговоров с людьми. Веру навещали и учителя и ученики, а о соседях и говорить нечего. К ней приходили, с нею делились, ей по-прежнему поверяли свои тайны и у нее просили помощи и поддержки.

— Да буде вам. Чо вы в самом-то деле, — иногда ополчалась на пришедших Марья Денисовна.

Но все понимали, что это не всерьез, что сама Марья Денисовна никогда не откажет в помощи и совете. Аза невестку так вдвойне довольна, сама говаривала: «Вера — девонька авторитетна».

На этот раз пришла Волобуева Зинка. Лицо заревано. Под глазом фонарь.

Марья Денисовна насупилась было, но глянула помягчала.

— Обожди, покормит покуда.

Минут через пятнадцать вышла Вера Михайловна, Зинка в слезы, ни слова вымолвить не может. Вера Михайловна подсела на лавку, положила руку на Зинкино плечо, сама заговорила:

— Уходить не надо. Маленький у вас. Счастье у вас.

Как от счастья уходить? Выпил — плохо. Стукнул — безобразие. А все равно это ерунда по сравнению с тем, что вы все вместе — семья. Разве уголек сравнишь с солнышком? А и он жгет.

Зинка растерла слезы по щекам, прерывисто вздохгула.

— То и верно. И если бы он… Трезвый — душа, а наберется — ревнует.

— Так любит.

— Значит, бить можно?

— Нельзя. Но он просто не умеет выразить свое состояние. Ты пришли-ка его.

— Не пойдет.

— Пойдет. Ты так и скажи: просила, мол, Вера Михайловна. А мне не оторваться.

— Попытаю, — выдохнула Зинка.

— А уходить не советую. Когда в войну оставались детишки на руках матери — это одно дело. А сейчас…

Зачем сейчас, как в войну? — Вера Михайловна говорила будто для себя, тихо и просто, — Вот подрастет^твои Володенька, его за обе ручки водить надо, с одной мамина, с другой папина.

Зинка кивала и улыбалась, глядя на Веру Михаиловну. Почти все люди улыбались теперь при разговоре с ней.

Ученики долго не решались зайти к Вере Михаиловне. Не один раз подходили к ее дому, стояли, приглядывались, но ничего интересного не замечали. Самое интересное для них был ребенок, все, что связано с ним.

А они даже пеленок не видели: стояла глубокая осень, белье сушили на кухне, у печки. Однажды они не выдержали, крикнули хором:

— Ве-ра Ми-хай-ло-вна-а!

На крыльцо вышла Марья Денисовна, пожурила молодежь: