Вещи, которые я не выбросил

– Сейчас вы мне скажете, что это вредно, – вздохнул тот.

– Нет, – возразила она. – Я скажу, что от этого бывает рак.

Мать умела быть хуже Министерства здравоохранения (сама она не курила).

– Терпеть не могу, когда кто-то шепелявит, – проворчала она, когда по телевизору показали милую старушку, отпускавшую шутки.

Мама не была чудовищем. Просто она раньше нас замечала ловушки, таившиеся в сентиментальности.

Когда кто-то говорил о ношении детей под сердцем (что наводило на мысль о кенгуру), она выходила из себя.

Она нутром чуяла подвох. Знала, что когда в газетах начинают писать о малышах из криостата, а по телевизору чуваки в костюмах и сутанах умиляются клеточкам, замороженным в жидком азоте, когда рассказывают о крохотулях-зародышах, которые открывают маленькие ротики, моля: «Роди меня, роди!» – как пить дать, хотят запретить in vitro[6].

Теоретически

Однажды в пятом классе я почти забил гол. Это долгая и не самая интересная история. В любом случае я никогда не был так близок к тому, чтобы забить мяч в ворота, как тогда на уроке физкультуры.

Я оказался на штрафной площадке. Заметил изумление на лице вратаря. Пнул мяч – несмело, почти вопросительно. А он внезапно меня послушался: неспешно покатился к во-ротам и… Тут я хотел бы что-нибудь добавить, дополнить, дописать, растянуть это предложение и тот момент. Но нет. Мяч отклонился, отскочил от столбика и полетел в траву. Все вошло в норму.

Я пошел домой. Сел за уроки. По радио передавали концерт. Я ждал, пока раздадутся шаги, повернется со скрежетом ключ в замке типа «Скарбец», послышится тихий шлепок о дверь сумки с покупками. Я поспешил на помощь, чтобы уже у порога объявить о своем успехе.

И тут я совершил ошибку. Поступил, как современные газеты и интернет-сайты, – приукрасил заголовок. Ради эффекта. Из лени. Не найдя лучшего способа, чтобы выразить свой триумф.

– А я гол забил.

– Гол? – обрадовалась мать.

– Теоретический гол, – уточнил я.

Ну а что? Ведь я сделал все, что требовалось, и не мог повлиять на окончательное решение мяча. К тому же слово «теоретический» я выучил недавно и посему охотно его употреблял.

– Какой?

– Теоре…

Я осознал свой промах. Хотя не совсем понимал, какую цену придется заплатить. Прилагательное «теоретический» – если проглотить гласные – превращается в шум.

– Я забил тртчск гол, – повторил я.

– Забил теоретический гол? – переспросила мать.

– Да.

– То есть не забил гол?

– Да, нет. – Я запутался уже не только в словах, но и в бессмысленной канители с двойным отрицанием. – На самом деле не забил.

– Не забил.

Не только мне был знаком этот тон. Как-то раз пациент, к сожалению, не слишком далекого ума, добыл ключ к общеобразовательному тесту. Авторы наметили границы правильных ответов, а бедняга вызубрил все это наизусть.

– Сколько километров до Парижа?

– От тысячи до тысячи пятисот, – ответил он.

– Он что, резиновый? – спросила мать. – Этот Париж? Приближается и отдаляется, так что ли?

Она умела быть язвительной. И не принадлежала к тем, кто с легкостью закрывает какую-то тему, так что меня еще долго преследовали ее колкости: «Что ты вообще умеешь? Забивать теоретические голы?»

Мама ценила усилия, даже те, которые не увенчались успехом. Могла понять и простить поражение. Отсрочить приговор за вранье. Оправдать хамство, трусость и слабость. Пропустить мимо ушей бахвальство (с трудом). Но не позволяла вольностей со словами.

Смола

Из всех песен Окуджавы эта производила самое сильное впечатление. Я знал ее в польском переводе. Текст – малая антология шестидесятых: военные воспоминания, покорение космоса, скромный быт и какая-то удивительная тоска, ностальгия и грезы, ведущие к романтическим поэтам, нелепым революциям – и декабристам, мерзнущим на Сенатской площади в ожидании неминуемой кары.

Эдмунд Феттинг (67) пел о «пьедесталах, на которых не стоит уж никто». Позже я заметил, что образ пустых пьедесталов добавил переводчик, из-за чего аллюзия на культ Сталина стала более очевидной, чем в оригинале. Было там и о ракетах, которые «уносят нас вдаль», – использование формы «нас» все же казалось некоторым преувеличением: мягко говоря, не всех «нас» эти ракеты уносили.

Другое дело, что во времена моего детства космические полеты уже не так будоражили воображение. О лихорадке, вызванной полетом Гагарина, напоминали лишь тексты в школьных хрестоматиях и ракеты на детских площадках. Шуршащих синтетических рубашек тоже никто уже не вожделел.

Истинная тайна крылась в финале:

Ах, завтра, наверное, что-нибудь произойдет!

Что… нибудь – словно две капли, готовые вот-вот упасть.

– Что произойдет? – спрашивал я старших.

– Что-нибудь, – отвечали те.

– Революция? – В контексте России ничего другого не приходило мне в голову.

– Нет.

– А что?

– Что-нибудь.

Что-нибудь. Предтеча всех будущих событий. Концентрированная материя. Вселенная до Большого взрыва.