Вещи, о которых мы не можем рассказать

Я оставила Саула, чтобы воспользоваться туалетом, и по пути случайно наткнулась на местную женщину, которая продавала беженцам черствый хлеб. Я отдала ей несколько монет – опять же, не имея ни малейшего представления о том, много это или мало, – и когда вернулась к Салу, у меня под пальто были спрятаны целых две буханки. Некоторое время я беспокоилась, что купила слишком много и хлеб испортится, но в конце концов этот хлеб, вероятно, спас нам жизнь.

Поезд был для меня прогулкой по парку после темноты грузовика, несмотря на то что мы с Саулом ехали в вагоне для скота с несколькими десятками незнакомцев в разном состоянии здоровья и чистоты. Там даже не хватало места для всех нас, чтобы сидеть одновременно, поэтому по молчаливому согласию мы, пассажиры, делали это по очереди, часами стоя на измученных ногах, чтобы освободить немного места для отдыха другим.

Я думала, что мне пришлось нелегко во время оккупации, но эти люди явно страдали так, как я даже представить себе не могла. Женщина рядом со мной – сидевшая почти на мне – была вся в мокнущих язвах, и я видела, как вши ползают по спутанным прядям ее волос. Время от времени она начинала всхлипывать, а затем так же резко останавливалась, закрывала глаза и безвольно прислонялась ко мне, словно теряла сознание. Мужчина, путешествовавший с ней, был таким же худым, как Саул, но его кожа приобрела ярко-желтый оттенок. В поезде были дети, которые были слишком травмированы, чтобы плакать – они просто сидели молча, а некоторые ехали вообще одни. Туалета не было, поэтому люди справляли нужду через дыру в полу поезда, и я поняла, что некоторые не успевают дождаться своей очереди, когда по полу начала перекатываться подозрительно зловонная жижа.

Чемодан был у меня с собой, и я следила за ним большую часть времени – слишком боялась испортить еду, поставив его на пол и испачкав отходами. И не меньше я боялась открыть его внутри поезда – я не исключала, что в этом случае нас захлестнет голодная толпа. Вместо этого я слегка приоткрывала крышку, неловко засовывала внутрь одну руку и рылась внутри. Потом, убедившись, что никто не смотрит, я тайком передавала Саулу маленькие кусочки хлеба.

Сама я ела, притворившись, что чешу нос правой рукой, обмотанной гипсом, и поднося под ней ко рту левую руку с хлебом. За день пребывания на станции мы с Саулом увидели достаточно, чтобы понять: если мы заснем одновременно, кто-нибудь украдет чемодан. Поэтому мы спали короткими сменами – если это можно было назвать сном, учитывая почти немыслимое состояние, в котором мы оба находились.

Но каким бы ужасным это ни было, это все равно куда предпочтительнее, чем ящик в грузовике. Прохладный ветерок и свет, проникавшие в вагон, имели решающее значение. Эти намеки на солнце на самом деле были проблесками чего-то еще более ценного – я видела свободу сквозь щели в стене вагона для скота. Медленно пришло осознание, что мне действительно удалось выбраться из оккупированной Польши. Хотя я была далека от безопасности и оседлости, я наконец освободилась от нацистов.

Когда это осознание укрепилось, тяжесть спала с моей груди. Появилось чувство, которого мне не хватало в течение многих лет: надежда, что я выживу. Когда наш поезд неторопливо двинулся вперед, я окончательно уверилась, что все будет просто отлично – потому что если нам с Саулом удалось зайти так далеко, то, конечно, удастся и Томашу. И если в конечном итоге Томаш – единственное, что у меня останется, этого будет более чем достаточно, чтобы с нетерпением ждать финала этого долгого путешествия.

Большинству людей, запертых в вагоне, полном болезней, смерти и зловония, этот момент, несомненно, казался дном их жизни, но только не мне. Я чувствовала, что нахожусь у истоков будущего, о котором мечтала.

* * *

Путешествие в Бузулук заняло целых две недели. Поезд время от времени останавливался, но на этих остановках крайне редко можно было достать еду, а когда появлялась такая возможность, наши бедные изголодавшиеся попутчики набрасывались на нее, как животные. Нам с Саулом удалось питаться хлебом почти всю дорогу, он закончился только в последний день. Нам повезло. Несколько человек из нашего вагона умерли. Сопровождающие просто сбрасывали их тела возле железнодорожной насыпи.

Когда на очередной станции мимо вагона прошел дежурный, открыл двери и объявил, что мы в Бузулуке, мы с Саулом повернулись друг к другу и обменялись радостными, удивленными улыбками, словно говоря: «Мы живы! Ты можешь в это поверить?!» За время путешествия он окреп, в отличие от большинства наших попутчиков, и когда мы сошли с платформы в Бузулуке, Саул фактически повел меня вперед. Конечно, он был опустошен, но физически восстановился достаточно, чтобы двигаться самостоятельно.