– Странная гроза. – Подойдя к окну, Марина Левкина, старшая медицинская сестра частной клиники доктора Норденшельда, поплотнее задернула шторы. Ей показалось, что молнии были какие-то необычные, темные, с синеватым отливом. Поежившись, Марина уселась в кресло перед торшером – в клинике была своя энергосистема, автоматически включающаяся при форс-мажорных обстоятельствах, таких, например, как сейчас, когда весь городок напрочь лишился электричества из-за грозы. Взяв книжку – очередной женский роман, какими в изобилии снабдила Левкину недавно приезжавшая навестить мама, коренная жительница Петроградской стороны города Санкт-Петербурга, такого далекого в этот миг, далекого и родного. Книжка опять обещала счастливый конец. Марина хмыкнула – врут все эти писатели, вернее, писательницы, счастливый конец у любви – большая редкость. Вот взять хоть ее саму. Вроде всем хороша – и не дура, и не уродина, стройная голубоглазая шатенка – ноги от шеи – из тех, на кого так западают мужики… Ну и западают. И что с того? Много счастья она видела за свои, пусть еще и не старые, годы? Мыкалась в коммуналке с мамой и маленьким сыном, затем – Бог помог, вернее, знакомый мужик – Норвегия. Сначала обычная муниципальная больница, должность санитарки, затем – снова через мужика – клиника Норденшельда. Работа хорошая – чистота, порядок, достойная зарплата. Даже, чего уж говорить, очень достойная. И маме помочь можно, и взять на лето сына. А что время от времени приходится уступать настойчивости доктора Арендта – того самого мужика, через которого Марина и попала в клинику – так это мелочь. Противно, правда. А не противней, чем за гепатитными больными горшки выносить или делать уколы в таком количестве, что лекарствами разъедает пальцы. Слава богу, это все в прошлом.
На пульте вдруг замигала красная лампочка. Левкина отбросила книгу – что-то случилось с одним из пациентов, с русским музыкантом, он вот уже более около трех месяцев лежит в коме. И что же с ним такое могло случится?
Медсестра бросилась на второй этаж, распахнула дверь… Все нормально. И больной – вот он, на месте, весь опутанный проводами и датчиками. На экране компьютера привычно изгибались светло-зеленые линии энцефалограммы. То есть очень похоже, что ничего не произошло. Но тогда почему мигала лампа на пульте? Какое-нибудь замыкание? Или… Марина наклонилась над пациентом… и вздрогнула. Ей показалось, что он пристально наблюдает за ней, и веки его захлопнулись только что, как только рука ее коснулась ручки двери. Да и выражение лица музыканта, кажется, изменилось, хотя поверить в это было невозможно. Нет, точно изменилось! Всегда спокойное, застывшее, словно восковая маска, лицо русского теперь словно напряглось, заострилось, губы разжались в немом крике, словно больной хотел выкрикнуть что-то очень важное, но не смог. Или – смог? Но кому он кричал? Наверное, это усталость. Да, усталость… и нервы. Все ж таки работу медсестры, даже и в частной клинике, нельзя назвать спокойной. Поправив простыню на койке больного, Левкина бесшумно – хотя, кого она могла бы тут разбудить? – вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. Только спустилась вниз, как раздался звонок внутреннего телефона. От ворот клиники звонил доктор Арендт – вот уж, поистине, помяни дурака, так он и объявится – просил впустить. Марина, на всякий случай, позвала охранника, хотя прекрасно узнала голос молодого хирурга…
Доктор Арендт – некрасивый, тощий, маленький, непривычно бледный – вошел – нет, ворвался – в клинику, оставляя после себя мокрые отпечатки следов.
– Там, за мной… – Он кивнул на муниципальных санитаров, тащивших двое накрытых простынями носилок. – Пропустите их, Макс. – Он кивнул охраннику и устало опустился на стул. – У вас не найдется ничего выпить?
Марина молча пожала плечами. Молодой доктор прекрасно знал ответ.
– Это мои друзья… хорошие знакомые. Соседи по Снольди-Хольму. – Он снова кивнул на носилки. – Пожалуйста, побыстрее приготовьте реанимационную.
– Она и так всегда готова, доктор, – машинально одернув халат, заметила медсестра. – Вам ассистировать?
– Нет… Да, пожалуй…
Доктор Арендт обманывал себя – Левкина хорошо это видела – его знакомым уже ничто не могло помочь. Оба – мужчина лет тридцати пяти и женщина примерно такого же возраста – были мертвее мертвого. К тому же и обожжены так, словно побывали в дуговой электросварке в качестве дуги. Спекшаяся лимфа покрывала всю кожу сплошной грязно-бурой коркой. Жуткое зрелище для непривычного человека, впрочем, здесь все были привычные.
– Жаль… – Оставив, наконец, никчемные попытки реанимирования, доктор стащил с рук пластиковые одноразовые перчатки и еще раз повторил: – Жаль. – Посидел немного, потом поднялся к себе в кабинет на второй этаж… Немного погодя вызвал по внутренней связи медсестру.
– Посидите со мной, Марина, – устало попросил он. – Пожалуйста…
На столе пред ним стояла початая бутылка бренди и маленькая – с наперсток – серебряная рюмка.