Вещная жизнь. Материальность позднего социализма

В этой главе показано, как стремление «уберечь детей от влияния улицы» превратилось в краеугольный камень советского педагогического дискурса в целом и дискуссий о внеклассных занятиях в частности. Во второй главе я рассматривал конструктивные установки внеклассной работы в СССР: советский теоретики педагогики видели в ней инструмент воспитания, необходимый, чтобы привить детям и подросткам ценности, убеждения и навыки ответственного советского гражданина. Но сеть кружков, домов пионеров и спортивных комплексов, которую неустанно развивала советская власть, была задумана и как профилактическая мера: детей требовалось чем-то занять вне школы, чтобы они «не болтались на улице и в подъездах домов»[348]. Эта воспитательная установка наложила отпечаток на жизнь многих детей из образованных семей: их свободное время было заполнено уроками музыки и танцев, художественными кружками и кружками прикладного творчества, спортом и любительским моделированием, не говоря уже о чтении дома[349]. Предполагалось, что ответственный советский субъект в подростковом возрасте проводит досуг за книгами, изготовлением моделей и другими полезными для общества предметами и видами деятельности. Ему противопоставляли тех, кто в свободное время околачивался в подъезде. Яркий пример такой логики – произведения Владислава Крапивина, автора популярных в Советском Союзе романов и повестей для юношества, горячо ратовавшего за внеклассную работу с детьми. В 1961 году Крапивин, сам будучи педагогом, создал экспериментальный пионерский клуб «Каравелла», руководителем которого оставался на протяжении многих лет. «Каравелла» организовывала досуг членов клуба: они занимались фехтованием, пробовали снимать фильмы, ездили на экскурсии, а главное, учились строить парусные суда и управлять ими – отсюда и название[350]. Главный герой книг Крапивина – подросток с городской окраины, бросающий вызов окружающей его материальной обстановке и порожденным ею порокам. Пространственная структура повестей и романов Крапивина строится на контрасте между одновременной унылой и опасной средой советского города, с одной стороны, и воображаемыми романтическими пространствами, например морем или параллельными мирами, с другой; в основе большинства сюжетов – бегство героя в эту вторую реальность. Неудивительно, что один из наиболее резко высказывавшихся о творчестве Крапивина советских критиков обвинял писателя в том, что его книги создают благоприятную почву для социальных конфликтов[351].

Значимое отсутствие городских общественных пространств в биографиях советской интеллигенции слишком часто оборачивается умолчанием об их активной социальной жизни. Многие западные исследователи, в силу классовой близости склонные выражать солидарность с советской и постсоветской интеллигенцией, воспроизводят это умолчание. Например, в книге «Демонтаж советской жизни» (The Unmaking of Soviet Life) Кэролайн Хамфри, размышляя о работах Светланы Бойм, посвященных пространствам позднего социализма, заметила: «В Советской России не существовало промежуточной области между общественным и личным, пространства обычной социализации; человек всегда находился либо в строго официальной, либо в укромной домашней обстановке. Все остальные места, такие как подъезды и дворы многоквартирных домов, представляли собой пространства отчуждения: они принадлежали всем и никому; часто здесь околачивались пьяные, повсюду валялся мусор, а стены были исписаны»[352].