Весло невесты

Я подошла поближе. Пальцы у него были длинные и тонкие. И кисточкой он водил странно: будто по воздуху водил, будто не касался доски, а изображение появлялось само собой.

— Один голос. Почему поют?

— Каждый раз один. И каждый раз другой. Потому и сказал, что поют. По очереди поют.

— Хорошо, пусть «поют». Но так петь невозможно! Я хожу в оперу, я слушаю диски — не бывает такого звучания. Или это какая-то особая обработка звука? Как в «Пятом элементе»? Там тоже Инва Мула не всё сама поет.

— Убого мыслишь, только до компьютера и додумалась.

— Как могу.

— Не обижайся, просто ты привыкла слушать то, что для слушателей исполняется. А тут другое дело.

— Ну?

— Не только обычные люди, а и оперные дивы иногда поют для души. Здесь записан голос для себя. Когда никого нет. И глаза можно закрыть. За твоим выражением лица никто не наблюдает. Технику исполнения не оценивает. Это голос, как он есть, когда его не слышит никто, когда не с душой, а одной душой поют.

Я слушала. Звучал голос, совершенный по чистоте и красоте. Глаза закрылись сами собой, и я увидела золотой свет. Столб золотого света, в котором видна каждая частица.

— Можно переписать?

— Нельзя. Можешь слушать, а писать нельзя. Это лично для меня подарок. Я из Питера, вот наши из Мариинки мне на тридцатитрехлетие и подарили. Пил я тогда сильно. А послушал день-другой и начал икону писать. Так и пошло. Ты слушай-слушай — может, и откроется тебе что.

И я слушала, закрыв глаза. Показалось, что потолок ушел куда-то вверх и там высоко-высоко выгнулся куполом. Я стою под этим куполом. И это мой голос. Рот у меня закрыт, но я чувствую, что голос звучит из моего сердца. Он поднимается к самому куполу и отражается он него светом, тем самым золотым светом. Опускается вниз и не рассеивается по комнате, а так и стоит золотым столбом. И я внутри этого столба. Я пропитываюсь золотым светом. Золотые частицы проникают внутрь меня и устремляются к сердцу, а потом чудесным образом опять становятся голосом и устремляются к куполу. И новая волна золотого света опускается на меня.

Наступившую тишину я услышала не сразу. Голос еще продолжал звучать и золотой свет исчез не вдруг, а таял постепенно. Поток золотых частиц становился менее насыщенным. Через пару минут рассеялся совсем, и только тогда наступила тишина. Я открыла глаза. Художник сворачивал работу. Он будто и не заметил ничего: ни золотого света, ни моего состояния.

— Хочешь, завтра приходи. Сегодня мне уехать надо.

Он даже не спросил, кто я и зачем здесь. И я не спросила ни его имени, ни кто для нас только что пел.

— Спасибо, — я не приняла и не отклонила приглашения.

В жизни случается такое, повторения чего призывать не стоит. Вдруг завтра я не увижу золотого света?

Пуся и Гуслик

Воскресным утром раздался звонок в дверь. Точнее, утро еще только собиралось наступить, оно только занесло ногу над моим домом, но еще не наступило. А уже раздался звонок в дверь. Я всю ночь растирала краски. Добыла у Ирины Игоревны старую книгу, в которой описывались разные техники приготовления красок. Я читала книгу и тут же делала заготовки из тех материалов, что смогла добыть.

— Петр Петрович, Вы не пугайтесь — у меня там вся комната в заготовках для красок. Всю ночь растирала — устала, сил нет.

— Помочь?

— Если только кофе сварите.

— Легко, — Петрович заглянул в комнату и замер, — и где твои заготовки? Чего пугаться?

Глаза у меня моментально открылись. В комнате действительно ничего не было. Только открытая книга и разложенная постель.

— Петрович, мне всё приснилось! Какой ужас!

— Ничего ужасного, я тоже не раз во сне такой объем работ проворачивал, что потом жалко было всё сызнова начинать.

— Петрович, у меня краски уже готовы были, — я почти плакала, — я ж думала, что прямо сейчас пойду работать.

— А ты и так прямо сейчас только не пойдешь, а начнешь работать, — ПП протянул мне две сумки.

Сумки были открытыми и совершенно легкими. Сначала я подумала, что это шутка. Потом дошло — ПП привез домашнюю животную в двух экземплярах, потому и две сумки. Я осторожно поставила их на пол и заглянула внутрь.

— Всё как сказала: и котенка, и щенка, — Петрович сказал мне в спину.

— Маком накормили?

— Почему?

— Спят как убитые.

— При чем тут мак, просто спят! Они же маленькие — им положено.

Они действительно были маленькие. Сделать выбор из двух комочков — решительно невозможно, поэтому нас стало трое. На случай коллективного обращения, окрестила их «двойняшками». А по отдельности — «Пуся» и «Гуслик». Они и сами почему-то сразу решили, что родня. Проснулись, посмотрели друг на друга и решили. Сестры. Пуся — это котенковая девочка, Гуслик — щененковая. Просто с мальчиковым именем. Так получилось. Пуся была из вислоухих и сильно серых. Про Гуслю мне Петрович сказал:

— Шарпей, — прозвучало у него многозначительно.

— Пьющая шары — слишком витиевато, пусть уж будет Гусликом.

— Почему «Гуслик». Это мужское имя. Польское, кажется.

— Пусть будет полячкой, я не против.