Весна для репортера

– Конечно полегчает. Но тебе одному никак нельзя. Мало ли что. Она на кухне посидит. Телик посмотрит. Будет тебя проведывать и кормить. А если хуже станет – ты ее зови.

– Хорошо. – Я смирился. Сколько я знал Николая, если он что-то задумывал, сбить его с панталыку невозможно – доведет дело до конца, пусть до самого абсурдного. Так и с моей опекой. Я заметил, что в его темных волосах довольно много седины. Раньше не замечал. Вспомнил, как он немного злился на меня после моего шокирующего назначения на эфир.

Через пару минут меня представили бабе Соне, маленькой аккуратной старушенции в больших очках, с пегими волосами и с пушистым платком, в который она кутала плечи. Пробормотав что-то, она засеменила на кухню, а я принял утренний набор лекарств.

От долгого лежания у меня затекли руки. Кисти и ладони неприятно покалывало, спину ломило. Я попробовал расслабиться по отцовской методике. В последний раз я применял ее в номере «Украины». Еще до всего… Сейчас тело не слушалось меня. Сопротивлялось.

Баба Соня существовала за стенкой, как мышка, не издавая ни единого звука.

Я дышал как можно глубже. Немного полегчало. Через какое-то время я решился на вылазку в санузел. Голова прилично кружилась, и я на всякий случай опирался о стенку. После того как умылся, полегчало.

Коля заботливо оставил для меня на полочке перед зеркалом новую зубную щетку.

Выходя из ванной, я услыхал:

– Что-нибудь нужно, сынок?

– Нет. Спасибо. Я позову, если что.

Приятный голос бабушки Сони успокоил меня, отчасти примирил с действительностью.

Весь день я был окружен ее ненавязчивым вниманием. Она несколько раз приносила мне чай с сушками, покормила обедом, который как-то очень ловко приготовила из имевшихся у Николая нехитрых продуктов, периодически поправляла подушки, ненавязчиво интересовалась самочувствием. Следила, чтобы я не пропустил прием лекарств. Несколько раз в течение дня звонил Николай и засыпал меня вопросами на предмет того, как я себя ощущаю, не нуждаюсь ли в чем, улучшается ли мое настроение. Я бодро рапортовал, что все в порядке и выздоровление идет по плану.

Все было бы хорошо, если бы отец не молчал.

Наконец Коля вернулся, произведя в прихожей немалый шум. Выражение лица у него было сейчас напряженней, чем обычно. С чего бы это?

Баба Соня, доложив Николаю о том, как прошел мой день, попрощалась, пожелав мне поправляться.

После этого уже сам Коля позвонил дядюшке Крис и оповестил его о динамике моего излечения, а потом долго и с важным видом что-то выслушивал. Закончив разговор, он ободрил меня:

– Сергей Викторович передает тебе привет и разрешает нам немного прогуляться. Понятно, что у меня нет никакой одежды, кроме рубашки и брюк, но у нас с тобой размер примерно одинаковый. Выбирай в шкафу то, что приглянется. Еще он позволяет недолго смотреть телевизор и читать.

Весь сегодняшний день мой организм боролся за меня. К вечеру он начал переламывать ситуацию в свою пользу. Незримый командующий этой битвой, Сергей Викторович действительно знал толк в «поправке мозгов». Прав был Николай вчера…

Когда мы вышли на улицу и двинулись по освещенной, но довольно пустынной и по виду совсем не столичной улице, Коля повинился передо мной, пересказав события сегодняшнего дня.

На канале утром Босс собрал общую планерку и оповестил коллектив, что меня не могут найти, что, по всей видимости, я скрываюсь от позора. Это вызвало у всех бурю эмоций. Народ требовал подробностей, особенно те, кто видел меня вчера, неумело пытающегося что-то объяснить, а потом убегающего. А стоило Кабанову заикнуться о журналистской этике, которую я, по его мнению, нарушил, сотрудники вознегодовали в открытую требуя, чтобы у меня не отнимали право объясниться. Босс в ответ только лукаво улыбался, намекая, что я на канале никогда не появлюсь, поскольку не смогу смотреть в глаза коллегам после того, что я натворил, и что никаких сомнений в истинности сведений о моем участии в поимке «пророссийского силовика» у него нет. И тут Васькин, с его слов, не вытерпел. Острая жажда справедливости, как он сам не без гордости заметил, победила необходимость хранить конфиденциальность и страх за меня. К вящему изумлению всех собравшихся, Коля гневно опроверг начальника, сообщив, что я ни от кого не скрываюсь, а мучительно оправляюсь после чудовищного нападения хулиганов. И как только мне станет лучше, я буду в распоряжении всех интересующихся моей судьбой. Кабанов, с его слов, побелел как полотно, а потом быстро покинул комнату. История умалчивает, намекнул ли Васькин о том, что избиение могло носить заказной политический характер, или нет, но большинство, по его мнению, восприняли это именно так. И прониклись ко мне сочувствием. Тайным, разумеется.

Услышанное меня не расстроило и не развеселило. Васькин извинялся и каялся, что подвел меня. Проклинал себя за свой язык. Твердил, что никто не позволял ему, не посоветовавшись со мной, трепаться о моих делах. А он?