«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Тем бы дело и кончилось, если бы те священники, которые были противниками подарка, случайно не узнали, что Плотникову вручили «дорогой» золотой перстень с надписью: «Sacerdotes Tuncae pro anno 1866–1873». Оказалось, что группа инициаторов уже приготовила подарок и решила не считаться с мнением остальных ссыльных. Снова созвали совет, на котором обвинили подаривших перстень в «злоупотреблении доверием товарищей» и решили привлечь к ответственности ряд священников и администрацию общины. Ксендза Фердинанда Стульгиньского сняли с поста старосты, других отстранили от всех функций и должностей, виноватых окрестили «перстенщиками» и приняли решение не подавать им руки.

«Квинтумвират, – писал об инициаторах ксендз Куляшиньский, – решил устроить водевиль с этим перстнем для начальника и вышеуказанной надписью… ну, и устроил». Среда тункинских священников раскололась окончательно, и такое положение дел сохранялось до конца периода пребывания их в деревне. Информация разнеслась за пределы Тунки, взволновала иркутских ссыльных, где сторонников Плотникова тоже начали презрительно именовать «перстенщиками» и также частично подвергли обструкции. «Болезненный, неполитический эпизод в истории Тунки», – заключает противник «перстенщиков».

История имела весьма эмоциональную подоплеку и, вероятно, поэтому многие священники не сумели объективно оценить положительную сторону надзиравшего над ними царского чиновника. Они находились в Сибири, и Плотников – русский – являлся в их глазах стражем и исполнителем карательной, противной полякам системы. Мыслить другими категориями, будучи узником, наверняка непросто. Ксендз Жискар, которого в данном случае невозможно подозревать в предвзятости или пророссийских симпатиях, высказывает об этом чиновнике исключительно позитивное мнение: «Мы наблюдаем в поведении Плотникова факты, свидетельствующие о благородстве его натуры, великодушии, личном мужестве, честности, которая не позволяла ему поступать подло». Новаковский доказывал, что Плотников оказывал сопротивление своему начальству, требовавшему от него негативной оценки поведения священников, и это стало главной причиной временного, а затем окончательного отстранения его от должности. «Поэтому следовало бы на прощание продемонстрировать, что мы по заслугам оценили его порядочность».

Сегодня мы могли бы, пожалуй, сказать, что священники, столь сильно воспротивившиеся идее вручить подарок Плотникову, оказались заложниками своих антирусских настроений. Новаковский сурово осудил их: «они настолько исполнены варварской ненависти, такое испытывают отвращение ко всему и вся, связанному с понятием „москаль", что не в состоянии допустить, будто какой-нибудь конкретный москаль может оказаться добрым и благородным человеком. Такого рода патриотизм […] – языческий и уж точно не христианский».

На протяжении всего пребывания в Тунке лишь одно объединяло почти всех, отодвигая все недоразумения и распри на второй план – похороны скончавшихся товарищей по изгнанию. «Похороны проходили обычно очень торжественно. Собирались почти все. Впереди шел с крестом старик капуцин, брат Конрад Пежиньский, лысый, с длинной седой бородой; за ним тянулись две длинные вереницы [.] священников, печально и протяжно певших псалом „Miserere mei Deus”. За гробом, к сожалению, никто не шел; встречные местные жители почтительно уступали дорогу, однако к процессии не присоединялись. […]

Проводив своего товарища в последний путь, каждый священник за упокой души скончавшегося совершал хотя бы одну службу. Все делали это добровольно, это было жестом совершенно естественным». Перед лицом смерти все равны.

VI. «Много здесь негодяев» – в кругу местных жителей

Тунка начала заметно меняться в конце 1867 года, а в 1868 году деревня уже приобрела явный сибирско-польский колорит. В это время сюда приехало несколько десятков новых изгнанников, освобождавшихся с каторги, и польских «мятежников» можно было встретить в любом уголке деревни. К декабрю 1870 года в Тунке в восьмидесяти двух домах жило уже сто сорок два духовных лица. Позже новых ссыльных приезжало мало, а поскольку в 1872 году некоторых ксендзов начали переселять в европейскую часть Империи, в деревне никогда не находились одновременно все сто пятьдесят шесть польских ссыльных. Тем не менее, в определенный период пропорция поляков и сибиряков составляла один к трем: местных жителей было в Тунке около пятисот человек. Не считая станичных казаков, живших ближе к реке Иркут.