«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Задним числом некоторые священники негативно отзывались о жителях Тунки. «В деревне одни поселенцы, – вспоминал вскоре после освобождения из ссылки ксендз Ян Наркевич, – ссыльными были их деды и прадеды, то есть это поколение преступников, так что и внуки, и правнуки, грубые и докучливые, представляли собой опасность. Можно себе представить, как нам жилось рядом с ними. Велика милость Божья, что нас, духовных лиц, собралось в деревне почти полторы сотни человек, иначе мы бы точно пропали: а и так нередко случались преступления и нападения на тех, кто жил поодиночке. Одного из наших задушили, другого чуть не убили, ударив по голове топором. Нам всегда приходилось быть настороже». «[…] много здесь негодяев и пьяниц – писал он в другом месте, – поэтому такая нищета, поэтому столько нарушений закона, а то и преступлений». Ксендз Куляшиньский высказывался в том же духе: «В этой Тунке, куда свезли на поселение польских духовных лиц со всей восточной Сибири, мы испытали всё: народ там суеверный, жадный, хитрый, подлый, недоверчивый, пышущий к нам ненавистью и презрением, так что мы за свое простодушие дорого заплатили».

Ксендз Жискар в своем обширном анализе среды бывших каторжан, ставших соседями польских священников, задавался вопросом: «Каков был моральный уровень этих жителей?» И отвечал: «Бывшие каторжане прошли тяжелую школу. Трудно ожидать от них особых добродетелей. Привыкшие без уважения относиться к чужой собственности, не ценить человеческую жизнь, они страдали пороком пьянства […], так что ничего хорошего ждать от них не приходилось». О местных казаках он, ознакомившись с тункинскими документами, писал очень негативно: «Пьянство, разврат, насилие над девушками, праздность – вот главные черты этой казачьей банды. В суде полно жалоб на них». Но наказание виновных – приказ высечь – мало что давало.

В другом месте Жискар описывал исключительно нелицеприятное и докучавшее полякам поведение заседателя Дьяконова: «Пожалуй, больше всех вредил скитальцам так называемый „заседатель" – Дьяконов. Провокатор по натуре, он старался всеми силами досадить ссыльным. Характер его проявился сразу после появления священников в Тунке. Он подначивал жителей, чтобы те отказывали священникам в дровах и жилье, подучивал жаловаться и вредить полякам. Поселил у себя варшавскую еврейку, и та выступала в роли провокаторши – старалась проникнуть в дома к священникам, предлагала помощь в пересылке писем на родину в обход цензуры (разумеется, такие письма прямым ходом попадали в руки чиновников). Плотников обнаружил это и сообщил начальству. Он не раз жаловался, что Дьяконов и мирская изба своими интригами мешают ему работать, что они являются причиной недоразумений – но его никто не слушал. […]

Противостояние не прекращалось. После каждого доноса Плотников становился на защиту ксендзов. А тех обвиняли в тяжких преступлениях: мол, пишут на родину в обход цензуры, учат детей, пропагандируют католицизм и т. д.» Происходящее в деревне Жискар описывает следующим образом: священники «были вне закона, оказывались жертвами произвола, постоянно терпели оскорбления и обиды».

Картина исключительно нелицеприятная, и если даже Жискар преувеличивает, нельзя не признать, что ссыльные действительно попали в сложное положение. Из анализа событий в Тунке известно, что труднее всего польским священником пришлось в самом начале, а также в период отъездов из деревни. Известны случаи, когда поляки сами портили отношения с местными жителями. Не обходилось без ссор, налицо были антипатия и враждебность, распространены физическое насилие и даже преступления, но случались также нормальные отношения и общение, без которых невозможны человеческое общежитие, торговля и т. д. Ярко проявились все последствия соприкосновения двух разных миров с их отличными друг от друга языками, ментальностью, культурой или ее отсутствием.

* * *