«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

В Сибири или в европейской части России оставались, вероятно, до самой смерти также другие польские священнослужители, не пытавшиеся, а может, не сумевшие присоединиться к какой-либо церковной общине. Семинарист, босой кармелит из Варшавы Михал Палейкис, освободившись из Тунки, попал в Вологодскую губернию и под Великим Устюгом служил управляющим в каком-то имении. В 1889 году он по-прежнему находился там и, располагая некоторыми возможностями, поддерживал товарищей-ссыльных. Брат капуцин из Лёнда Конрад Пежиньский мог в 1879 году вернуться на родину, но родные не захотели ему помочь (Пежиньскому было семьдесят два года), так что он остался в Казани. В 1882 году Пежиньский находился в «богадельне», то есть в приюте. Ксендз Францишек Мочульский из Жмудзи покинул Тунку в середине 1872 года, на долгие годы осел в Бауске в Курляндии, где был «домашним учителем»; он был болен, в 1889 году ему исполнился семьдесят один год. Диакон бернардинец из Вильно Адриан Новицкий с середины семидесятых годов жил в Кунгуре, в Пермской губернии, торговал на базаре, «терпел большую нужду». 1 мая 1876 года газета «Вядомосци Косцельне» писала о нем: «Сидит целыми днями в своей лавочке, даже в самые сильные морозы, а если в каком-нибудь селе устраивается базар, то везет туда весь товар. Не служит и не имеет иных средств к существованию, например, за требы». Лишь в 1903 году Новицкий получил право свободно выбирать место проживания; ему было уже шестьдесят три года. Вероятно все перечисленные священники, а также многие другие так и не покинули Россию. Они вели образ жизни светских лиц и таковыми, вероятно, умерли, и лишь прошлое свидетельствовало об их прежних связях с духовным саном.

До родины доходила тогда весьма скудная информация о судьбах отдельных изгнанников, общественное мнение волновали сообщения о нищете и, вероятно, сплетни о всякого рода чрезвычайных происшествиях. Комментарии однако бывали спокойными. «В общем и целом поведение изгнанников достойно сана священника, однако при столь большом количестве не может не быть исключений». Ксендз Юлиан Нагродский, ссыльный из Могилевской епархии (он не был в Тунке) женился и живет в Красноуфимске в Пермской губернии, – сообщала газета «Вядомосци Косцельне» в феврале 1877 года. В феврале 1873 года он женился на Ольге Коструба-Корыцкой, двадцати одного года, предварительно приняв православие, что зарегистрировано как губернскими, так и церковными властями. Мы не знаем, имели ли – помимо упоминавшегося уже Юзефа Климкевича, – подобные случаи место в интересующей нас группе тункинских ссыльных.

А повседневное существование изгнанников заключало в себе целый спектр разнообразных историй, поступков и позиций ксендзов, порой не согласующихся с общепринятым стереотипом «ссыльных-мучеников» – поведения недостойного, о котором прекрасно знали в узких кругах и сведения о котором «не выносились из избы». «Вечером я узнал о смерти ксендза Станислава Буковского, бывшего филиалиста из Августовской епархии, – писал в своем дневнике отец Климович в Спасскев декабре 1875 года. – С этим священником я познакомился в 1868 году в Акатуе в Сибири. Он прибыл в эту тюрьму из Сиваковой (той деревни, где разместили несколько сотен наших политических узников по причине переполненности политическими заключенными всех имевшихся за Байкалом тюремных помещений). Ксендз этот был трудолюбив, делал что мог, например, занимался столярным ремеслом, но злосчастный порок – пристрастие к водке – ускорил его кончину в местной тюрьме. Спасибо Господу, что он успел по-христиански и по-католически окончить несчастное свое существование в изгнании.

Болезнь началась с отеков ног, затем – воспаление мозга, и через несколько дней ужасных страданий он отошел в мир иной. На пятый день мы опустили нищенский гроб с его телом в землю, рядом с могилой светлой памяти Качоровского. В тот же день я отслужил службу за упокой души его. Recipiens ex manu Dei lacrimas [Принимая слезы из руки Господа]».

Спустя три года тот же Климович писал: «День 15 апреля начал[ся] для меня неожиданным и неприятным предзнаменованием, поскольку сначала я вынужден был съехать с квартиры, в которой прожил почти два года […]. Я испытал огромное огорчение, столько лет прожив в неволе рядом со своим товарищем и братом по ордену, а теперь будучи вынужден с ним расстаться по причине его похождений с одной […] женщиной, с которой он связался и поселился отдельно. Так сие презренное существо разрушило наше братское сосуществование в изгнании, продолжавшееся с 1863 года аж до 1878-го. На некоторое время я перебрался к товарищам, ксендзу Щепаньскому и Помеховскому, и с ними довольно весело и приятно провел праздники. 21 апреля Пас[ха]». Этим братом был семинарист, доминиканец из Варшавы Ангел Сосновский.

А ожидания поляков той эпохи по отношению к духовным лицам и их служению, особенно в изгнании, были немалыми.