Весна, лето, осень, зима… И опять весна…

Однажды в середине июля мы пошли с Боцманом на мол. Боцман жил в первом подъезде Дома-на-Набеpежной, был он – хулиганистый парень, здоровяк, гроза окрестностей. С нами увязались пацаны лет по десять-одиннадцать. Они изнывали летом и от жары, и от безделья. Одним, без стаpших, идти на мол им было боязно, чего только на нашем молу не случалось, а с Боцманом ничего не страшно. Кроме самого Боцмана.

Мы двигались к цели, обходя редких рыболовов… Как же надо любить рыбалку, чтобы сидеть на солнцепёке ради улова из пяти-шести бычков! Вокруг каждого рыболова были раскиданы рыбы-зеленухи. Эти клевали на что попало, попадались часто, но в учёт не брались – несъедобные.

«Ну, хорош!» – сказал Боцман. А это значило – дальше не пойдём. Сначала бомбочками и солдатиками посыпались в воду пацаны, а потом солидно, по-спортивному прыгнули мы…

Пастись на плантациях водорослей надоедает быстро. Ну, раз поплаваешь Ихтиандром, ну, два, от силы – три. А потом понимаешь – трудно в море без жабр. Что же касается травинки, то она из человека тоже весьма сомнительная. Водное царство быстро определит, где травинка, а где дубинушка стоеросовая. И лишнее – отторгнет.

Возвращаться в царство раскалённых крыш и расплавленного асфальта не хотелось… И мы придумали игру. Мы стали играть в морских партизан. Мелкие стали партизанами, а мы с Боцманом – двумя эсэсовцами, которые их ловили и пытали. Сложно поймать вёрткого, шустрого, вдобавок скользкого партизана. Он – то в море, то – между бетонными блоками, то за деревянными щитами. Он может быть в любой дырке, в любом укрытии. Но зато, если зазевался, если жевал сопли и попался краснопузый, тут уж пощады не жди. Мы с Боцманом за pуки, за ноги тащим жертву к месту экзекуции. Товарищи по подполью, а веpнее – подводью, пытаются нас отвлечь: дорогу перебегают, цепляют, подставляются: хватайте и меня, мол, один партизан хорошо, а два лучше. Но мы, не распыляясь на прочих, волочём пойманного. Впереди сладостный для каждого эсэсовца момент пытки. Паpтизан должен сказать, где прячутся товарищи. В какой дыpке, под каким щитом.

Кто-то выдавал своих сразу и с удовольствием. Только разве можно хитрецу верить? Нет, конечно. Его надо пытать. Пытки опереточные, но достаточно суровые: pуки заламывали, за уши поднимали, щеки сжимали двумя пальцами: «Говоpи, гадёныш, где враги рейха?» После экзекуции худосочный партизан раскалывался и уже говорил чистую правду. За это ему полагалась награда. Во-первых, боевая зеленуха! Большую дохлую зеленуху втискивали в плавки. Во-вторых, медаль медузы! Липкий и вязкий морской обитатель шлёпался сверху на горемычную партизанскую головушку и разлетался мелкими брызгами. И на закуску – полёт на волю! Освобождаемый геpой ставился в позу пловца, изготовившемуся к прыжку, и достаточно сильным ударом ноги по воробьиному мягкому месту отпpавлялся с четырёхметровой высоты на волю. Как правило, в полёте партизан, чтобы не шлёпнуться плашмя, успевал кое-как сгруппироваться. Ну, а если нет – то нет…

Каботажка

У каботажной пристани швартовались суда, которые не выходили в открытое море, а сновали по бухте, если повезёт – переплывали с одной стороны города на другую. Наверное, этим судёнышкам снились по ночам и сказочные острова, и киты, и пиратские флаги, и отважные капитаны, которые смело ведут их через рифы… Но они в своей негромкой жизни так и не увидят ничего, кроме нашей работящей бухты. Так бывает у женщин, которые говорят о себе: «Высоко взлетала, да низко села…» А наши катерки даже и не взлетали…

Около них вкусно пахло мазутом, сочно ругались пьющие матросы в наколках, бились о причал жирные волны, оставляя радужные следы, а рядом на площадках разгружались тюки или стройматериалы.

Однажды сгрузили песок, целые горы раскалённого песка. Ползти наверх сложно – руке сначала горячо, а потом топко, ползёшь-ползёшь, карабкаешься-карабкаешься-карабкаешься, а вниз летишь, кувыркаясь и замирая от восторга, считанные секунды. Потом это продолжается всю жизнь: долго-долго лезешь-лезешь, карабкаешься-карабкаешься ради нескольких секунд счастья…

Земляные снежки

Рядом с Домом-на-Набережной было свободное пространство. Пока на нём не разбили клумбы, мы с мальчиком Аликом мечтали построить на этом месте землянку и жить в ней. Хотя бы днём. Но начать строительство мы не успели.

Привезли сырую землю и высыпали её одинаковыми земляными кучами. Гарик и Серый предложили поиграть в земляные снежки. Мы с Аликом сидели в яме и обороняли её, а Гарик и Серый атаковали нас. Они подходили к нам с разных сторон и бросали в нас комья земли, а мы – в них. Когда мне сильно доставалось, я сносил это молча, а Алик вопил: «Ай-ай-ай!..»

В этот день Алик сам себя перекрестил. Его стали называть – Айайай. И во дворе, и в школе. Скоро никто и припомнить не мог настоящее имя Алика. Даже его развесёлая мамочка кричала из окна: «Айайай! Домой!»

А вот откуда взялось это липучее прозвище, знали немногие: Гарик, Серый и я.

На земле у моря

Как хорошо, что у нас не было компьютеров!..