Весна священная

удивляюсь, что Хуана Рамона Хименеса1 подавлял Нью-Йорк, город, рожденный бетоном и электричеством; я же думаю, как Эмерсон1 2 (осторожнее! Такая мысль вряд ли понравилась бы моему учителю Ле Корбюзье), что даже с помощью всех машин мира, вместе взятых, невозможно построить, к примеру, собор, подобный Шартрскому. Здесь, в Нью-Йорке, все казалось молодым и в то же время уже состарившимся. («Встает заря над Нью-Йорком/ Четыре луча на грязи/ И голуби черной вьюгой взлетают/ И плещутся в черных лужах зловонных...» — сказал Гарсиа Лорка; убийство его навязчивым призраком стоит перед глазами людей моего поколения и ждет отмщения, час которого придет когда-нибудь...) Каждое утро, кое-как набив желудок, человек бросается в бой, он выкатывается вместе со всеми из подземки, он мчится вперед, словно футболист; а вечером вываливается из ворот завода или из дверей конторы, глаза его пусты, руки висят бессильно, как у боксера, только что потерпевшего поражение. Сегодня его постигла неудача, и седина появилась в волосах, а завтра прибавится еще. Любовь здесь не знает ни очаровательных хитростей, ни прелестных уловок—все спешат в этом городе, и приглашенные на праздник гости тоже торопятся, напиваются наспех, чтоб как можно скорей потерять облик человеческий, а потом так же быстро трезвеют с помощью зельтерской. Даже в артистической среде веселье всегда неразлучно с пьяной разнузданностью—кричат, бьют бокалы об стену, дико хохочут, кто-нибудь из мужчин непременно пытается пройти по перилам балкона, женщины слишком поспешно демонстрируют ноги и столь же поспешно скрываются с кем-либо в соседней квартире, где царит полумрак, а в ванной храпит кто-то, до бесчувствия пьяный... Лучшие американские романы из тех, что мне до сих пор доводилось читать, грубы, мрачны, суровы, полны упреков, обращенных к властолюбивым, практичным, хищным торгашам, хотя именно эти люди сделали Нью- Йорк могучим; только остров уже не остров, улицы полны запахами химических отходов, хлеб не похож на хлеб, овощи заморожены, никто не варит густой суп в большой семейной кастрюле, суп в виде засохшего концентрата месяцами лежит в жестяной банке, словно покойник в гробу. Могуч Нью-Йорк, но 1 Хименес, Хуан Рамон (1881 —1958) — крупный испанский поэт, лауреат Нобелевской премии 1956 г. • 2 Эмерсон, Ралф Уолдо (1803—1882) — американский философ, автор книги «Представители человечества». 275

бедою просвечивает его могущество. Прекрасен широко разлитый серо-розовый пастельный закат над Вашингтон-сквер, но страшно смотреть на согбенных безработных и бездомных людей, что сидят на скамьях; бурный, оживленный Бродвей, прославленный всеми газетами мира, много теряет в своей привлекательности, когда подумаешь, сколько энергии тратится на спекуляции, продажи и перепродажи, рекламу, побуждающую нередко покупать вещи, совершенно ненужные. Великолепны и знаменитая Пятая авеню, и Парк-авеню, красивы, нет спору, дома, роскошные вещи выставлены в витринах магазинов; но заповедны эти места, «улицами избранных» можно было бы назвать их, и во всем здесь чувствуется бесчеловечность. Я шел по молчаливой ночной Уолл-стрит, казалось, будто тянутся по обеим сторонам железобетонные гробницы, и (как у всякого человека моего типа) росла и грызла душу саднящая тоска по очагу, по горшку с геранями, по кухне, где славно пахнет шафраном, душицей и тмином, по родимым созвездиям южного неба.:. А в двух шагах отсюда—ночные притоны, пропахший капустой и гнилыми фруктами итальянский квартал, подозрительные бары, где можно положить под стакан пятидолларовую бумажку, и тогда стакан наполнят еще раз, и еще, и еще, и под конец посетитель с трудом сползает с табурета, бредет, качаясь и обнимая каждый столб, в свое логово. И надо всем этим — плакат Нормана Рокуэлла: пулеметчик расстреливает последнюю ленту, а под ним — воинственный призыв: Let’s give him enough and in time1... «Тяжко мне глядеть на это — крайняя роскошь с одной стороны, крайняя нищета — с другой»,— жаловался я. А Тереса отвечала: «Ты все больше и больше погрязаешь в мыслях о двойственном характере жизни. Такой же контраст можно увидать и в Гаване. Дом твоей тетушки, например, и квартал Ягуас. Просто у нас солнца больше, вот нищета и не выглядит такой нищей. А жрать беднякам так же нечего, как и здесь».— «Хотел бы я жить на другой планете».— «Постарайся приноровиться к этой, дела тебе еще и тут хватит». Задумавшись, я отвечал словами Мюссе: «Je suis venu trop tard dans un monde trop vieux»1 2... А на другой день мы прощались с Тересой на Пенсильванском вокзале: «Зачем ты поездом едешь?» — «Говорят, лететь в Миами через Вашингтон — адское дело. Бури, может даже молния, ударить...»—«На войне 1 Дадим ему все и вовремя (англ.). 2 О, слишком поздно я в наш старый мир пришел (франц.). Перевод М. Ваксмахера. 276