Весна священная

Жан-Клодом, спорили, спорили и в конце концов решили никогда больше не касаться политических тем. Он был воинствующий марксист, я — отвратительная буржуйка, консервативная, реакционная; я тосковала по русской пасхе, по тезоименитствам, по увертюре «1812 год». Он был «левый», я «правая». Он ходил на собрания своей ячейки, на митинги в Мютюалите, я на репетиции, в свои замки «Спящей красавицы». Равновесие было хрупким, мир — недолговечным. Мы не говорили о политике, но политика врывалась в окна нашей квартиры, шумела на улицах, бушевала, накатывала волнами, и самый воздух вокруг нас, казалось, сотрясался. Могут ли жить вместе атеист и ревностная католичка; теософ и неверующая; творец атональной музыки и исполнительница Моцарта; мастер кубизма и художница-гравер; ученый и дурочка? Невозможно добиться гармонии на сколько- нибудь длительное время, если молчать, когда надо спросить, выяснить, когда проблемы, острые, жизненно важные, носятся в воздухе, встают со страниц газет, и учащаются ледяные паузы в разговорах со знакомыми, и вспыхивают споры за столиками кафе, навсегда расходятся старые друзья, ссоры, обвинения, разоблачения, хлопают двери, летят на пол тарелки и нет числа расхождениям. В конце прошлого века такое было во Франции из-за Affaire Dreyfus1, то же и теперь, хотя вопрос ставится значительно проще: в Испании гражданская война. Кто ты? Республиканец или фалангист? Стоишь за республику или за Бургос? Клодель уехал в Бургос; Мальро — в Мадрид, Пикассо писал «Гернику». А вслед за самолетом Мальро, будто всадник, оседлавший лошадь Пикассо, умчался мой любимый. И вот он обвил руками мою талию, глядит с бесконечной печалью мне в лицо, я чувствую себя немного матерью и немного Девой Марией над сыном, снятым с креста. Он загорел под солнцем и ветром здешних гор и долин, но лицо вытянулось, исхудало. Серые глаза неестественно блестят, на висках капельки пота, руки влажные. Его немного знобит. «Ты не совсем еще выздоровел?» — «Думал, совсем, да вот...» — «Что?» — «Не знаю. Врач не понимает, что со мной, какое-то недомогание, то начнется, то как будто проходит. Когда я сюда приехал, все, кажется, было в порядке. Но это пустяки. Пройдет. Главное — ты здесь». Голос его дрогнул, он попытался подавить рыдания и не смог, а ведь я всегда изумлялась, как умеет он владеть своими чувствами, как боится 1 Дела Дрейфуса (франц.). 134

впасть в слезливость «в стиле Делли1». «Ты не создан для войны»,— сказала я вполголоса. Он — интеллектуал, его диссертация «Испанские источники Корнеля» снискала известность, он написал великолепную книгу «Аббат Марчена1 2, испанский жирондист», а перед самым отъездом сюда — не успел только полностью вычитать — исследование, на мой взгляд, чрезвычайно значительное, об Аврелии Клементе Пруденции3, великом испанском поэте, писавшем на латинском языке; он был родом из Калаорры и около 400 года опубликовал своеобразную «Книгу о венцах». (После отъезда Жан-Клода я читала и перечитывала его работу, в которую вошли прекрасные переводы гимнов в честь сарагосских, эстремадурских, калагурританских4 5 святых, в честь святых из Таррагоны, из Жероны — эти города я проезжала только что на моем скорбном пути,— из Валенсии. Меня поражал мрачный испанский характер, как бы предсказывающий ужасы Берругете, Вальдеса Леаля, Гойи, Пикассо — создателя «Герники», что проявился в древнем поэте, умеющем в одно и то же время растрогать читателя светлым образом Олальи, двенадцатилетней избранной богом мученицы,— «девочкой отвергала она игрушки, убегала суеты и даже розы ее печалили...» — и привести в ужас длинными, жестокими, подробными описаниями мучений: люди четвертованные, обезглавленные, охваченные пламенем костра, поджаренные на решетке, пронзенные копьями, освежеванные, посаженные на кол, разодранные на части, так что иногда среди чертополоха и камней испанской Голгофы оставались лишь клочья мяса да лохмотья кожи... Но самое ужасное — это небывалые, невообразимые, которым нет подобных даже в «Житиях» — муки Касьяна, наставника из Имолы, отданного на растерзание своим ученикам. Почти наизусть знала я этот текст, потому что не раз показывала его поэтам-сюрреалистам, Жоржу Батаюэ, который был другом Жан-Клода; кошмарный рассказ о том, как учитель, загнанный в угол класса, смотрит на приближа1 Делли — псевдоним французских писателей Жана (1875—1947) и Фредерика (1875—1949) Птижан де ла Розьер, авторов серии популярных сентиментальных романов. 2 Марчена, Хосе (1768—1821) — аббат, испанский философ и писатель, друг Марата, принимал участие во Французской революции 1789 г. 3 Аврелий Пруденций Клемент (348 — ок. 405) — автор гимнов и поэм. 4 Калагуррис—древнеримский город, ныне Калахора в Басконии. 5 Батай, Жорж (1897—1962) — французский писатель. Основные произведения: трилогия «Сумма антитеологии», «Внутренний опыт», «Виновный», «О Ницше». 135