Весна священная

твердой станет земля под ногами; и мы пойдем по издревле проторенной дороге, будем шагать в ногу, плечом к плечу — Мужчина и Женщина. Он обнял меня, нетерпеливый, сильный, слегка задыхаясь, как я люблю чувствовать, когда он такой. «А тебе не вредно? Что скажет врач?» — «Не надо говорить о таких вещах с врачом...» Мы упали на больничную койку, и это была уже не койка, а ложе влюбленных, измяты и скомканы белоснежные, только что аккуратно заправленные простыни, летит в угол шерстяное одеяло, подушка на полу. И в ту же минуту, кажется, кто-то — сестра или врач, не знаю,— постучал в дверь. «Foutez- moi la paix!»1 — крикнул Жан-Клод и уткнулся лицом в мое плечо, он все сильней сжимал мои руки, пальцы наши сплетались, и вот тяжелое, жадное его тело словно раздавило меня, а потом сделалось невесомым, слилось с моим в едином легком танцующем ритме, как прежде, как прежде... 12 В тот же день кубинец зашел навестить Жан-Клода, веселый, с двумя бутылками вина, купленными в Кастельон-де-ла-Плана (я сразу догадалась, что с третьей бутылкой он уже расправился лично). Они глянули друг другу в глаза. «Брунете»,— сказал гость и потер раненую ногу. «Брунете»,— отвечал Жан-Клод и похлопал себя по животу. «Пулемет? Сволочь чертова! Самое подлое оружие, какое только можно выдумать».— «Не все ли равно, какое оружие? Я одно знаю — пуля во мне». Изо всех сил стараясь держаться непринужденно, я стала стелить постель. Кубинец лукаво скосил глаза, хлопнул ладонью по подушке: «Я вижу, вы тут времени зря не теряли». И не обращая ни малейшего внимания на мое недовольство, взял с ночного столика стаканы — в одном была вода, в двух других — остатки лекарств — и отправился в ванную полоскать их. Я удивилась: разве можно приносить вино ву госпиталь? «Это госпиталь для выздоравливающих,— отвечал кубинец.— Есть такие, что придумывают всякие фокусы, пытаются создать катехизис революционера-пуританина, и Андре Марти тоже произносил пышные проклятия, а погребок в Кастельон-де-ла-Плана по-прежнему существует. И всегда очередь у дверей. Потому что мужчине, если он выздоровел, до чертиков хочется вина и этого самого, прошу прощения у присутствующих дам».— «И насколько я могу 1 Оставьте меня в покое! (франц.) 138

судить, революционный подъем отлично совмещается с публичными домами»,— сказала я; хотелось уязвить его побольнее. «Не так-то просто уничтожить проституцию. Одними запрещениями тут много не сделаешь...» — «Надо этих женщин перевоспитывать»,— сказала я. «Сейчас хватает других дел, поважнее. Победить—это первое. А тогда уж найдем время подумать о язвах общества. Ну, а пока...» Послышался гул моторов, три самолета вихрем пронеслись над крышами Беникасима. Я закричала в ужасе, забилась в угол, зажала ладонями уши. «Это наши истребители, патрулируют побережье,— спокойно сказал Жан- Клод.— Они всегда в это время пролетают». Стало стыдно, я высунулась в окно — три черные птицы летели к югу и потом скрылись из виду. Я пришла немного в себя. «Все равно, и те не стали бы бомбить госпиталь»,— сказала я. «Ну да! Итальянские «капрони», например, они на мать родную бомбы бросят»,— отвечал кубинец. «Но вот Эскориал они не бомбили, даже когда наши его заняли, все равно,— сказал Жан-Клод,— из уважения ко всяким кретинам, идиотам, развратникам и содомитам, которые похоронены в Королевском Пантеоне, да еще к донье Марии Кристине1, ее не так давно уложили гнить в ту же помойку; к тому же всех этих покойников уж никак нельзя назвать марксистами».— «И потом никому не дано умереть дважды...» Вдруг слово «смерть» стало как бы расти, заполнило собой всю комнату с белыми стенами. Никто здесь еще не говорил со мной ни о смерти, ни о мертвецах. (Я вспомнила потрясающее полотно Брейгеля «Триумф смерти» из музея Прадо, я знала его по репродукциям.) «Представление о смерти, видимо, неотделимо от мысли о войне»,— сказала я. Оба засмеялись. «На войне никто не говорит о смерти»,— отвечал кубинец. «Но вы ее видите... Разве нет?» — «То, что видишь каждый день, становится привычным. Входит в повседневный быт. Война, она, знаешь ли, страшно упрощает все проблемы: стараешься одолеть, если сумеешь, да при этом еще и уцелеть, вот и все. «That is the question»1 2. Повезет тебе — выскочишь, не повезет — пропадешь. Только и всего».— «Но в конце концов не будете же вы отрицать: война четырнадцатого года породила глубокие философские размышления, связанные с проблемой смерти. Существуют книги...» — «Литература 1 Мария Кристина—испанская королева, мать Альфонса XIII. Во время ее регентства Куба вела войну, в результате которой избавилась от колониальной зависимости от Испании. 2 «Вот в чем вопрос» (англ.). Цитата из монолога Гамлета. 139