Весна священная

Саша прижимает ладони к вискам: «Национальный гимн Франции превратился у нас в призыв к вооруженному восстанию». Мать: «Бог охранит Россию». (Из глубины квартиры доносится плач ребенка.) «Плачет родившийся, ибо знает, что ждет его в этом мире»,— говорит акушерка... Весть о рождении ребенка обошла этажи. Квартира заполняется людьми. Беспорядки в городе растут, толпы, распевающие мятежные песни, бродят по улицам, поэтому каждому хочется отвлечься, успокоиться, и люди смеются, курят, пьют, может быть, больше чем обычно. «Не знает невинное дитя, что взрослые пьянствуют тут по случаю его рождения»,— говорит мне Саша. «У него и глаза-то закрыты, на небесах ёще»,— отвечаю я. Потихоньку от всех я выпила две рюмки коньяку и чувствую себя великолепно. Мне тоже хочется петь «Марсельезу» вместе с теми, что идут и идут мимо наших окон. «Красавчик у тебя племянничек, правда?» — спрашивает мать. «Если бы он немного подрос... из него бъд вышел весьма неприятный ребенок, а как поросенок он очень мил»,— отвечаю я цитатой из Льюиса Кэрролла. «Сейчас же отправляйся спать!» — кричит мать вне себя от возмущения; она, видимо, догадалась, что я выпила немного... Однако я цитировала Льюиса Кэрролла не просто из детского желания похвастаться образованностью. В детстве я горячо, от всей души восхищалась, героями самых разных книг; -предметы моего недолгого поклонения быстро сменяли друг друга: тут были и персонажи из «Синбада- Морехода», и Садко, и Гулливер, и Русалочка (какая еще может быть Русалочка? Существует всего лишь одна!..), и дева Феврония из невидимого града, и фламандец Тиль, и барон Мюнхаузен, и даже пастор Браун1; но всех их вытеснила Алиса, Алиса, побывавшая в Стране Чудес, я сроднилась с ней и вот почему так некстати сравнила ребенка с поросенком; для меня Мартовский Заяц, Шляпных Дел Мастер, Мышь-Соня, безумное чаепитие за длинным столом были не менее реальны, чем Рюрик, Кирилл и Мефодий, Петр Великий или Екатерина и ее дружба с Чимаро- зой и Дидро... Одно место из этой книги особенно мне запомнилось, может быть потому, что казалось таинственным пророчеством. Алиса спрашивает Кота: «Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?» — «А куда ты хочешь попасть?» — ответил Кот.— «Мне все равно...» — сказала Алиса. «Тогда все равно, куда и идти»,— заметил Кот. «...только бы попасть куда-нибудь»,— пояснила Алиса. «Куда-нибудь ты обязательно попадешь,— сказал 1 По-видимому, речь идет о персонаже серии рассказов Честертона. 183

Кот.— Нужно только достаточно долго идти...» Мало кто шел так долго, как я, по всем дорогам земли, время гудело вокруг, а я рвалась в отчаянии, хотела спастись от прошлого, «попасть куда-нибудь». Баку, Петербург, Швеция, Лондон, Париж, сколько я шла, сколько шла и все еще никуда не попала. И вот после бесконечных скитаний вижу, что стою все на том же месте. Я не продвинулась ни на шаг. Здесь, в незнакомом городе, приютившем меня на одну ночь, я понимаю, признаю с болью, что жизнь моя не имеет ни смысла, ни цели, ни пути. Жан-Клод ошибается, он упорствует, он ослеплен, не хочет отказаться от своих взглядов, отметает заранее любые возражения — это так, я не сомневаюсь, мы с ним спорили тысячу раз. Но, ошибаясь, он верит. У меня же и веры нет. О, если бы я могла хоть верить во что-то. Упасть бы на колени под загадочным животворным взором Федоровской Божьей матери в родной полутьме старинной церкви, построенной моими предками... 16 В Париже то и дело слышится «Интернационал». Но это не тот победный гимн, что гремел 14 июля прошлого года во время гигантского шествия; признаться, я с некоторым страхом смотрела из окна квартиры, куда привел меня Жан-Клод и где я с удивлением увидела поэта Робера Десноса и Пикассо; последний был взволнован зрелищем массовой демонстрации, восторгался вслух, потрясенный, изумленный, что казалось (мне, во всяком случае) странным, несвойственным этому человеку, постоянно и напряженно саркастичному по отношению ко всем и всему. А сейчас «Интернационал» звучит не так энергично, не так решительно, будто слабое эхо минувшего, в голосах нет силы, уверенности; быть может, причина в том, что Народный фронт распался, ослабел (я, впрочем, да будет вам известно, ничего не понимаю, да и не хочу понимать в политике) и не в состоянии выполнить свои обещания. Что до меня, я стараюсь как можно меньше бывать дома, слишком многое напоминает там о Жан- Клоде— его рукописи, книги, его белье в шкафу, поношенные мокасины (я постаралась засунуть их подальше), кисточка для бритья, окаменевшая от засохшего мыла, запонки — платиновые листочки клевера, старинная фамильная драгоценность... Я не хочу ни о чем думать, не хочу знать, что происходит на свете, мне надо забыться, «живу, но жизни нет во мне», работаю до 184