Весна священная

полного отупения. Я снова занялась балетом, это воистину мой мир, если нет репетиции, я извожу себя упражнениями. Занимаюсь до изнеможения, будто начинающая, добилась кое-каких успехов, насколько это еще возможно, я ведь прекрасно знаю всю ограниченность своих данных, все свои недостатки. Настоящей грации у меня нет, это мне хорошо известно. Даже когда изредка удается достичь некоторой легкости, все равно я не похожа ни на эльфа, ни на ангела — просто подчиняю себе тело, заставляю его точно повторять движения, предписанные классическим каноном. Элевации настоящей у меня нет, я знаю; истинная балерина кажется крылатой как птица, мне же ни разу не удалось добиться этого впечатления свободного полета; я тяжелая, безнадежно тяжелая; и всегда я такой была, еще когда занималась в Петрограде с мадам Кристин; в те времена я все же надеялась, мне казалось иногда, что я взлетаю, становлюсь легкой — о, желанная невесомость, наконец-то,— поднимаюсь сама над собой, лечу, не касаясь пола, тянусь ввысь, как младенец на руках святой девы на картинах Монтаньеса1, взнесенный к небесам, как огненно-ледяные фигуры (я снова вспоминаю Павлову), что едва виднеются на заднем плане полотен Эль Греко. Нет у меня и врожденного изящества, тоже знаю: стоит ослабить внимание, спина сразу горбится, руки висят как палки; хоть носок у меня и твердый, устойчивый, но всегда в моем танце чувствуется старательная работа, что-то жесткое, нет в нем гармоничной легкости, свободной естественности; мои фуэте, мои пируэты слишком точно соответствуют музыкальному рисунку танца, у меня нет чудесного дара с непринужденной естественностью подчинять музыкальный ритм собственному своему ритму, так что со стороны кажется, будто балерина безмятежно прогуливается, и две четвертых, три четвертых или шесть восьмых — вполне достаточно времени. Я передвигаюсь по сцене; редко мне удается скользить как сильфида. Мне пошел уже тридцатый год, а я все еще на вторых ролях, значит, надеяться стать prima ballerina assoluta1 2 больше нечего, и это я тоже знаю, знаю, знаю очень хорошо; хотя вины моей здесь нет: я работала чудовищно много, едва только появлялась малейшая возможность. А нс пришлось достичь многого потому, что я вела кочевую, беспокойную жизнь, начинала учиться, бросала, переезжала в другое место, снова начинала и снова бросала, так уж складывались 1 Монтаньес, Хуан Мартинес (1580—1649) — известный испанский художник. 2 Здесь: настоящая прима-балерина (итал.). 185

обстоятельства (я вспомнила, как Жан-Клод смеялся всегда над формулой «я и мои обстоятельства», весьма часто употребляемой испанским философом Ортега-и-Гассетом, он уверял, что формула эта начисто лишена какого-либо метафизического смысла. Но если «обстоятельства» — это события, врывающиеся внезапно, ломающие твою жизнь, заставляющие делать то, чего ты не хочешь, потрясающие, переворачивающие все твое существо, если это так, то я могу сказать, что обстоятельства «пластают» человека, как выражается кубинец Энрике, пусть меня простит сеньор Ортега-и-Гассет — полный комплект его журнала «Ревиста де оксиденте» разложен по всем трем столам, за которыми работает... работал! мой Жан-Клод...). Главное теперь для меня, самое нужное, жизненно необходимое — погрузиться полностью в мир балета; бежать от дневного света, от лезущих в глаза газетных заголовков, от описаний страшных подробностей, так тесно связанных с моим тяжким горем; забыть светлые жестокие утренние небеса, распахнутые над улицей, укрыться в театре, во тьме, где и рассвет, и полнолуние не настоящие, искусственные, где роскошные залы и дворцы по воле машиниста сцены превращаются в хижины и кладбища, где площади и агоры1 заполнены людьми, одетыми в костюмы других времен,—нынче утром я оказалась на праздничном гулянье на Адмиралтейской площади в Петербурге в тот день прошлого века, когда убили Петрушку, его убил Мавр, споривший с ним за любовь балерины, и все они — куклы, и Петрушка, и Мавр, и балерина, а балерина- кукла создана, видимо, по моему образу и подобию, ибо в эту тяжкую пору я каждый вечер, так же как она в первой картине балета, воскресаю и иду на зов музыки. И я же — чертенок в царстве колдуна Кащея в «Жар-птице»; дама в платье с турнюром, с лорнетом в «Волшебной лавке»1 2; придворная дама, не слишком похожая на венецианку, скорее — создание гениев Гольдони и Скарлатти из балета «Женщины в хорошем настроении»; кокетка, шаловхивая и капризная, в костюме, созданном Мари Лорансен 3, из «Козочек» Пуленка—тут публика наградила меня долгими аплодисментами, я и в самом деле (говорю это с профессиональной гордостью) хорошо исполнила прелестное маленькое адажио. Едва выйдя из шатра князя Игоря, я 1 Агора — рынок (древнегреч.). 2 «Волшебная лавка» — балет в одном действии на музыку Россини. 3 Лорансен, Мари (1885—1956) — французская художница, гравер и поэтесса. Наибольшей известностью пользуется ее картина «Аполлинер и его друзья». 186