Весна умирает осенью

– Семеныча? Так он, наверное, в бане парится. – Елизаров махнул рукавицей, указывая на застывший водоем, который просматривался сквозь частокол деревьев.

Добравшись до прямоугольной площадки, на которой выстроились ряды машин, они оставили грузовик и пошли по турбазе пешком.

– Вон там, – рассказывал ей Вадим, – за домиком кастелянши общаковый пищеблок.

Оливия захлопала глазами: значение фразы ей было непонятно.

– Ну общая кухня, она же столовая, – терпеливо пояснил он. – В коттеджах только печки-буржуйки да конфорки походные – так, чайку соорудить. Но обед-ужин на них не приготовишь.

– А душ… в смысле, вода горячая там есть?

Вадим загоготал.

– Ну ты даешь, француженка! Мы ж на природе. Тут тебе и ванна, и душ!

Он ткнул рукой в овчинной варежке в сторону бревенчатого домика, выглядывавшего из-за сугробов.

Они подошли поближе. У крыльца толкалась группа женщин и детей. Малыши в разноцветных комбинезонах сооружали снеговика. Подростки прилаживали электрическую гирлянду на елку, уже переливающуюся шарами и мишурой.

На вкопанном в снег мангале закипала огромная кастрюля. Заметив вновь прибывших, одна из женщин сказала:

– О, у нас гости! Хотите чайку?

– Да мы на минутку, – ответил Вадим. – Пал Семеныча ищем.

– А он в парной, – сообщила женщина, – подождите немного. Давайте я хоть девушке налью… Это ж иван-чай, от него сплошная польза!

Зачерпнув половником отвар из котелка, она плеснула его в кружку и протянула Оливии. Та обхватила ее ладонями – наконец-то тепло!

В эту минуту скрипнули дверные петли, и на пороге постройки в клубах целебного пара показался мужчина в плавках и с красным, как раскаленный уголь, лицом. На его груди темнел прилипший дубовый лист.

Крякнув, мужчина припустил по дощатому помосту, обрывом уходящему в прорубь. Скинув фетровый колпак, он замер на самом краю. Отблеск елочной гирлянды лег на его шишкастую лысину, заиграл всеми оттенками палитры. Коротко выдохнув, мужчина провалился в темноту.

Увидев, как смыкается стылая вода над его головой, Оливия затаила дыхание. Через секунду мужчина вынырнул и, шумно отфыркиваясь, выбрался на мосток. Кто-то подал ему махровый халат, в котором он разом приосанился и уверенной профессорской походкой двинулся обратно к бане.

Заметив стоящего у перил Вадима, купальщик воскликнул:

– А, Синицин! Хорошо, что заскочил. Загляни к нашим дамам в пищеблок – они тебе мультифору отдадут. Ну, давай, ага… с наступающим!

Новый год приближался стремительно, наступая на пятки старому. Ощущалось это и по низкому, заваливающемуся за верхушки сосен солнцу, и по тем невыносимым праздничным ароматам, которые обволакивали «общаковую» кухню.

Она представляла собой барак с тщательно законопаченными щелями и дерматиновой дверью. Внутри было просторно: по правую руку тянулись длинные столы со скамьями, застеленными байковыми одеялами. В самом углу стояла шаткая этажерка со стеклянными банками, из которых торчали оловянные ножи, вилки и ложки. По левую, вдоль окон, проклеенных поролоновым утеплителем, гудели электрические плиты. На них бурлили, шкворчали, брызгали маслом разнообразные сковородки и кастрюли.

На табурете перед эмалированным ведром с надписью «Отходы» сидела, ссутулившись, старушка в ворсистом вязанном берете, с невероятной ловкостью очищавшая крупные картошины и бросавшая их в кастрюлю с водой.

Топчась на пороге, Вадим принялся объяснять цель их визита.

– Да вы пройдите, что ж в дверях-то встали, – ответила ему востроносая дама в очках. – Дорежу сейчас селедку и сбегаю за вашей папкой. Она у нас в доме лежит. А пока, давайте, кедровицы домашней попробуйте!

– Так я за рулем… – возразил Вадим, коротко глянув на Оливию. – Доставляю импортный груз!

Он по-дружески приобнял ее за плечи.

– Ну тогда перекусите чего-нибудь. – Женщина посмотрела на них с любопытством. – Праздник все же! И не какой-нибудь, а Старый Новый год!

Легкий перекус превратился в изобильное застолье. Откуда-то повылезали плошки с салатами, банки скользких маринованных грибов и пупырчатых огородных огурчиков, противень с мясной запеканкой, завернутая в кухонное полотенце кулебяка и рассыпчатый курник.

Потом нарисовалась пузатая бутыль, и посиделки обернулись полноценными проводами года.

Через несколько часов, уставившись глазами в больничный потолок с бурыми разводами плесени, Оливия будет вспоминать лицо Вадима: раскрасневшееся то ли от мороза, то ли от кедровицы, то ли от смеха, которым он заходился, рассказывая очередной курьез.