Весна умирает осенью

– Да-да, – продолжил сосед, отталкивая нянькину руку. – Клава, точнее, Клодин, родом из какого-то приграничного французского городка. Работала во время войны сестрой в больничке. Там у них оказалось несколько русских. Ну и закрутила она с одним парнем, Степаном. Году в сорок пятом они поженились и поехали в Советский Союз, с новорожденным ребенком на руках. Месяца два добирались в скотных вагонах до его родной деревни. Младенец за время пути чуть не помер – подцепил какую-то кишечную инфекцию. Как они его выходили без лекарств и проточной воды, одному Богу известно. А когда прибыли на место, оказалось, что у Степана есть еще одна семья. Клава, конечно, плакала, проклинала себя, пыталась вернуться домой… Но из страны ее уже не выпустили.

– Ох, и как же она дальше-то?.. – искренне огорчилась нянька.

– Да никак. Вскоре Степана этапировали в исправительно-трудовой лагерь, а Клаву с ребенком – на спецпоселение в Пермский край.

– За что?!

– Он был из остарбайтеров – тех, кого немцы угнали на принудительные работы в рейх. После проверки НКВД его осудили по пятьдесят восьмой статье – за контрреволюцию… Ну или что-то в этом роде. Короче, из лагеря Степан живым не вышел. А Клава после смерти Виссарионыча освободилась и поселилась у нас под Зиминском. Все мечтала, говорят, вернуться домой во Францию… Не получилось.

– Почему? – удивилась Оливия. – Теперь-то препятствий нет…

– Так у нее пенсия мизерная. Только на хлеб с молоком да на вязанку дров хватает. Сколько ни копи, на билет до Парижа не наберешь. А теперь к тому же Клава совсем невыездная стала: который год лежит, не подымается. Вот такая получилась, – подытожил он, – международная любовь!

Только на следующее утро Оливия включила свой телефон. Головокружение исчезло, в глазах перестали плясать тошнотворные точки, и она решила прочитать накопившиеся сообщения.

Первым, как ни странно, объявился Франсуа.

«Ну как там, за «пределами мира»? Давай, не застревай в снегах надолго. Проект стоит, да и вообще…»

«Даже не знаю, с чего начать, – быстро набрала Оливия. – Сибирь – такое место… понимаешь, тут все привитые нам стереотипы рассыпаются. Ладно, расскажу при встрече. Не грусти. Скоро буду!»

Она на секунду отложила аппарат. Да уж, «скоро буду»… Как и, главное, когда она отсюда выберется? У нее ведь даже паспорта нет.

Следующим шло сообщение от Габи: Аврелий загрузил в общий архив еще несколько кусков отснятого в Довиле материала. В фильм о Вишневском их включать не стали, а значит, они в полном распоряжении «Эритаж». Впрочем, главред Танги наверняка уже об этом знает.

Дальше следовали многочисленные смс от редакции, анонсы зимних распродаж и, наконец, послание Родиона. Оливия наморщила лоб, припоминая: кажется, в последний раз они списывались, когда ее самолет приземлился в московском аэропорту…

Вместо текста в сообщении оказалась фотография – того самого райского озера, которое рисовалось ей в полубреду, пока она замерзала на обочине мертвой трассы.

На снимке его поверхность выглядела тусклой и безжизненной. Над водой застыла пелена тумана. Оливия моментально ощутила запах прелой листвы и гнилой, пробирающей до дна души сырости.

На дне старой лодки, ржавеющей под моросящим дождем на берегу, темнела позабытая кем-то книга. Оливия увеличила масштаб картинки, чтобы разглядеть ее получше. Судя по всему, это был роман в жанре мелодрамы – черно-белая обложка с изображением влажных от дождя крыш, а сверху тоскливое, как январское небо Парижа, название: «После тебя».

Сердце сжалось в комок и покатилось прочь. Она свернулась под одеялом, подтянув колени к подбородку. Сколько же всего за последнее время произошло… ни в каком письме не расскажешь. И поговорить по телефону невозможно – вокруг лежат измученные люди, которым нужны тишина и покой.

Оливия уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как бегут по щекам горячие слезы. Они вымывали из сердца сожаление и тоску. Невыносимую тоску человека, который вдруг осознал, что, кажется, больше… не любит?

От этого открытия ее буквально передернуло. Да нет, не может такого быть. Наверное, она еще не отошла от пережитого шока: от близости смерти и от того нутряного, жуткого страха, который охватывает человека, когда он остается наедине с собой. В глухом лесу. Зимой. В бескрайней ночной Сибири…

Но мысль точила ее, как неутомимый жучок, и отмахнуться от нее было уже невозможно: правда состояла в том, что за истекшие дни о Родионе она почти ни разу не вспомнила.

ХХХ Аритмия

В приемной кардиологического кабинета на улице Третень, недалеко от кладбища Монмартра, сидели в ожидании шесть человек. Родиону показалось странным, что большинству из них было немногим больше пятидесяти.

Вскоре подошла и его очередь. Ассистентка, принимавшая телефонные звонки и оплату от пациентов, указала ему на нужную дверь.

– Итак, что вас ко мне привело? – Пожилой врач взял в руки формуляр, заполненный Родионом.

– Кажется, аритмия…

– Правда? А что вы называете этим неприятным словом?