Весна Византии

― Но на то есть и иные причины, ― заметил де Камулио. ― Вы, сударь, торговец. Торговле нужен мир. Именно поэтому из купцов получаются лучшие послы. И никто не станет судить их слишком строго, если во время путешествия они извлекут некоторую выгоду. Орден Золотого Руна был создан ради высочайших целей, но попутно служит и иным интересам.

С этим Грегорио не мог не согласиться. С одной стороны, создание Ордена было попыткой герцога восславить память своего отца, много лет назад захваченного турками. Также орден призван был продемонстрировать всему миру богатство, власть и величие герцогства, дабы чернь гордилась, именуя себя бургундцами. И еще Орден объединял владетелей всех земель, захваченных Филиппом, создавал у них чувство товарищества и рождал гордость за самих себя.

Разумеется, никто не забывал и о высших целях. На тайном завтрашнем заседании высшие чины Ордена собирались обсудить возможность священной войны, ― хотя, вероятнее всего, безрезультатно. В остальном же обсуждаемые вопросы мало чем отличались от того, о чем говорили малые рыцарские сообщества во всех городах. Кого-то из рыцарей ждали шутливые наказания за мелкие грешки, ― если только герцог не воспользуется поводом, чтобы всерьез наказать тех, кто имел несчастье заслужить его неодобрение. Затем будут избраны преемники скончавшихся рыцарей, состоится обряд посвящения и прочие церемонии. Слушая рассказ де Камулио, Грегорио гадал, зачем тот так интересуется орденскими делами. Может, членство предложили герцогу Миланскому или его сыну Гальяццо? Однако в рыцари принимали лишь бургундцев и франкоговорящих фламандцев, и миланцев не было среди них. Откуда же такой интерес герцогского посланца?

― Я слышал, Луи де Грутхусе удачно съездил с посольством в Шотландию в этом году, ― заметил Грегорио. ― Он доставил соболезнования герцога его племяннице по поводу кончины короля Джеймса, познакомился с новым юным самодержцем и убедил вдовствующую королеву не оказывать поддержки французскому королю и Ланкастерам. Наверняка такой человек заслужил одобрение герцога?

Проспер де Камулио улыбнулся.

― Так вы тоже видели, какой особняк снял себе Луи де Грутхусе? Да, друг мой. Думаю, ни для кого не секрет, что к концу завтрашнего дня орден Золотого Руна пополнится еще одним рыцарем из этого счастливого семейства. А теперь я должен кое-что спросить у вас прежде, чем вернусь к своим обязанностям. Ваш мессер Никколо что-то говорил относительно возможных поставок квасцов из Константинополя. Нет ли у вас каких-нибудь известий об этом?

― Задайте мне этот вопрос через неделю, ― предложил Грегорио. ― Если Зорзи, наш агент, получил эти квасцы, то груз уже должен оказаться в Пизе.

― Такая досада, что приходится платить завышенную цену, ― посетовал де Камулио. ― Но, полагаю, нам еще повезло, что мы можем рассчитывать хоть на это. Я помню, как в прежние времена тревожились в Генуе семейства Адорно и Спинола: ведь не будет квасцов ― не будет ни тканей, ни кожи.

Грегорио кивнул.

― В Брюгге все то же самое. Кстати сказать, я осведомлялся у Ансельма Адорне насчет Пагано Дориа. Вам известно, что он отбыл из Флоренции в качестве генуэзского консула в Трапезунде? Мне кажется, нас должны были известить об этом.

― Но кто же? Мессер Ансельм? ― удивился посланец герцога Миланского. ― Друг мой, вы ожидаете слишком многого. Это как с Орденом Золотого Руна. Имена кандидатов не разглашаются заранее.

― А вы лично знакомы с этим Дориа? ― поинтересовался Грегорио.

― Не больше, чем мессер Ансельм мог уже вам рассказать. Однако вот перед вами человек, который знает все обо всех. Уступаю ему свое место. Мессер Грегорио, благодарю вас за гостеприимство. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться с вами. А теперь прошу меня извинить.

Он поднялся, вытирая рот шелковым платком. Грегорио, пробормотав что-то соответствующее случаю, также встал с места и уже по выражению лица Алигьери догадался о том, кем может оказаться новый гость, прежде чем тот вошел в дверь.

― Ага! ― воскликнул фра Людовико да Болонья, глава восточной делегации, переводя взгляд с Грегорио на Михаила Алигьери. ― Вот я и отыскал вас обоих. Ты должен был дождаться меня, Михаил! Ты забыл. ― Посланец герцога Миланского с поклоном и улыбкой на устах поспешил удалиться прочь. Монах осуждающе добавил: ― И я вижу, вы опять согрешили.

Он взирал на недоеденное мясо на тарелке. Тот самый монах-минорит, который, по наущению Пагано Дориа, во Флоренции обвинил Юлиуса во всех смертных грехах и едва не уничтожил кампанию Шаретти. «Медведь, ― так Николас написал о нем. ― Медведь, которого с детства приучили танцевать. Он затанцует в любую медвежью яму и в танце выберется наружу, даже не заметив острых кольев. Думаю, он не замешан ни в какие интриги Дориа. Он вообще не замешан ни во что на свете, ибо сам не от мира сего и не ведает, что есть милосердие».