Весна Византии

Было слишком темно, чтобы разглядеть генуэзца. Но что-то показалось Николасу странным в том, как они приближались.

Он отметил это про себя; услышал голос Дориа, отдающий приказы. Без промедления всадники разделились: десять человек устремились вверх по склону, а другие десять ― вниз, к палаткам, Так что Юлиус оказался прав, и инстинкт самосохранения не подвел Николаса. Это были убийцы.

Очень опытные убийцы… Лишь двоих человек они потеряли, прежде чем, второпях проверив палатки, устремились на поиски лучников. Еще одного удалось подстрелить сверху, но и один из людей Николаса также погиб. А потом он уже не мог следить за тем, что происходит внизу, ― вторая группа всадников настигла фламандца и его спутников.

Свет был таким тусклым, что с трудом можно было отличить друзей от врагов, но, по счастью, кто-то догадался бросить горящий факел в копну сена. Николасу лишь один-единственный раз доводилось сражаться в настоящем бою, ― и это было при дневном свете. Конечно, его обучал Асторре, и оружейный мастер герцога Миланского. Кроме того, он отличался крепким сложением, верным глазом, ― и почти полным отсутствием опыта. Но будь он проклят, если проиграет эту битву!

Его людям опыта также было не занимать. Они использовали проверенную временем стратегию: заманив нападающих ложным отступлением и взяв их в клещи. Горцы о такой тактике никогда прежде не слышали, и не успели вовремя остановить своих коней. Николас смог теперь лучше разглядеть врагов: они казались такими же мохнатыми и всклокоченными, как и их пони, носили кожаные штаны и безрукавки из овчины и сражались кривыми короткими мечами. Николас видел, как у одного из наемников такой клинок отсек руку; две лошади рухнули наземь, хрипя и содрогаясь от боли.

У его людей кони были тяжелее. К тому же у них имелись щиты и кольчуги. Однако, те, кто прибыли с Юлиусом, не имели такого преимущества. Осознав это, Николас бросился на помощь отчаянно отбивающемуся стряпчему. Тот уже лишился одного из своих слуг. Пристроившись рядом, Николас, прикрываясь щитом, стал парировать удары и атаковать, как только предоставлялась возможность. Шум стоял оглушающий: словно в зале, полном оголодавших мужчин, которые кричат без остановки и стучат по оловянным мискам. Алые искры рассекали воздух, и сталь со скрежетом ударялась о сталь. Лошадь под Николасом пала.

Лишь в этот момент он до конца осознал, что пятнадцать человек против двадцати ― это весьма опасно, даже если прибавить Юлиуса; и в особенности в бою против местных уроженцев. Кстати, самого Дориа Николас так и не видел, ― только слышал его голос. Тот держался в тени, наблюдая за ходом сражения. Фламандец пытался пробраться к нему, но так и не сумел.

Теперь большинство бойцов дрались пешими, разбившись на группы. Земля под ногами была предательски скользкой, но упасть означало погибнуть под ударами клинков и тяжелых дубинок. Юлиуса Николас больше не видел; голова у него гудела от последнего удара, который он не сумел отразить. Вовремя вернув равновесие и оборотившись, он обнаружил, что к нему примериваются еще двое врагов, и один из них уже занес свой клинок. В этот момент Юлиус выкрикнул:

― Этого я беру на себя! ― и Николас успел вовремя вскинуть щит, а другой выпад отразить мечом. Нападающий на мгновение растерялся, и это позволило фламандцу замахнуться и пронзить его насквозь. При этом он попытался развернуться, чтобы оказаться между Юлиусом и вторым нападавшим. Но там, где только что было двое врагов, теперь их оказалось шестеро. Он успел еще мрачно подумать, что похоже, Дориа где-то в темноте успевает выращивать новых солдат… В порыве ярости он даже выкрикнул:

― Мессер Пагано! Тут один мальчишка хотел бы встретиться с вами лицом к лицу!

Николас успел заметить, как тень посреди дороги сдвинулась с места, и блеснули белоснежные зубы. Затем и тень, и лагерь, и пылающий огонь заслонила огромная широкоплечая фигура, державшая дубинку в обеих руках. Николас еще успел заметить, как Юлиус обернулся и с криком попытался броситься на помощь, и тут дубина опустилась. Глядя на нее, он не успел даже испугаться, лишь ощутил мимолетную печаль. Я проиграл… Подвел тебя… А потом был удар, и он погрузился во тьму.

* * *

Сперва Николас решил, что он мертв, но затем осознал, что чувствует себя слишком скверно для мертвеца. То и дело теряя сознание и вновь приходя в себя, он постепенно осознал, что едет куда-то, привязанный, словно тюк с зерном, к крупу мохнатой горской лошадки. Судя по стуку копыт, доносившемуся со всех сторон, лошадей вокруг было немало. Под ногами виднелась широкая тропа, похожая на дорогу в Байбурт, но куда более крутая. Не будь он привязан так крепко, ― давно скатился бы с крупа лошади. Путы отчаянно резали тело, болью отдаваясь при каждом толчке. Одежда вся заскорузла от крови.