Вестфолд

— Инга Стабборн из Кронвуда, — продолжал дознаватель. — Вы обвиняетесь в убийстве четверых военных, состоявших на службе у шерифа Вестфолдского. Поскольку шериф является представителем самого короля на вверенных ему землях, это преступление приравнивается к государственной измене. Признаёте ли вы свою виновность?

— Вовсе нет! — выпалила я. — Даже и не подумаю!

— Хорошо, — спокойно кивнул дознаватель и собирался снова черкнуть что-то на бумаге, но Адриан склонился над ним, опираясь кулаками о край стола.

— Она признаёт себя виновной, — жёстко сказал он.

— Ничего подобного! — громко возмутилась я.

Адриан меня полностью проигнорировал.

— Девушка перепутала, — чётко сказал он. — Повторяю: она признаёт себя виновной.

Дознаватель вздохнул.

— Ну хорошо, господин Уоллес, — склонил голову он. — Только из уважения к вам.

С этими словами он сделал в документе очередную пометку. Затем отложил бумагу и поднялся на ноги.

— Адриан Уоллес и Инга Стабборн, — громко, почти торжественно объявил он. — Вы признаны виновными в оглашённых ранее преступлениях. Вы оба приговариваетесь к смертной казни через повешение. Казнь будет публичной и состоится на главной городской площади через три дня, в ближайший понедельник, в два часа пополудни. До тех пор вы будете пребывать под стражей в одиночных камерах. Это всё.

— Ты сошёл с ума! — набросилась я на Адриана, как только нас вывели обратно в коридор. — Какого чёрта ты признал вину, да ещё и за меня?!

— Знаешь, что делают с теми, кто не признаёт свою вину? — негромко спросил он. — Отводят на этаж ниже, туда, где рано или поздно сознаются все и во всём.

Я судорожно сглотнула. Да, кажется, Уилл что-то об этом говорил, когда-то давно.

Нас повели дальше по длинному коридору, пока, наконец, по левую руку не началась череда камер. Камеры пустовали: не то уровень преступности в графстве волшебным образом понизился, не то всех, кого переловили к этому моменту, уже успели казнить. Нам приказали остановиться; один из стражников загремел ключами, отворяя одну из служивших дверьми решёток. Адриана затолкали внутрь. Меня оттащили в сторону, и кончики моих пальцев выскользнули из его руки. Ещё один шаг, и я уже потеряла его из виду. Теперь и меня втолкнули в соседнюю камеру. Снова звон ключей и скрип истомившегося от напряжённой работы замка. Удаляющийся свет факела и шум шагов, затихающий в конце коридора.

Я села на ковёр из подгнившей соломы, худо-бедно покрывавший каменный пол, и прислонилась спиной к холодной стене, разделявшей наши камеры. Повернула голову и прижалась к стене щекой. Камень приятно холодил разгорячённую кожу. Ну что, конец? Больше не будет ничего, кроме этой камеры, да ещё виселицы в последние минуты жизни?

— Инга?

Видеть Адриана я не могла, но звук прекрасно проходил через решётчатые двери.

— Да?

— Не молчи.

— Ты хочешь, чтобы я заболтала тебя не хуже Оливии? — хмыкнула я. — Чтобы к концу трёхдневного срока смерть показалась тебе избавлением?

— Знаешь, если всё это время я буду слышать твой голос… Это не самый худший способ провести последние три дня жизни.

К горлу подступил огромный шарообразный ком. Я подумала, что он ни разу не признавался мне в любви. И что после того, что он сказал сейчас, это было бы даже глупо.

— О чём ты думаешь? — спросил Адриан.

— О том, что эти сволочи могли бы хотя бы посадить нас в одну камеру, — отозвалась я, передвигаясь поближе к решётке.

— Да, я тоже об этом подумал, — улыбнулся он.

— Адриан… — Надо было набраться мужества, чтобы произнести эти слова. — Прости меня.

— За что?

— За то, что ты сейчас здесь. Ты же сам знаешь… Если бы не я, ты вообще не оказался бы впутан в эту историю.

— Ты забываешь, что два амулета не имеют ценности в отсутствии третьего, — возразил он. — Меня бы всё равно рано или поздно вычислили.

— В таких вопросах рано или поздно — это большая разница, — буркнула я.

— Ладно, я дам тебе один совет. В последние дни жизни очень хочется кого-нибудь поучить. Так вот, не бери на себя чужие грехи. Этого никто не оценит ни на этом свете, ни на том. К тому же я действительно убил троих людей шерифа. Заметь: никто меня к этому не принуждал. Это было вполне осознанное решение.

— Ты не мог знать, что они люди шерифа, — зачем-то поправила я.

— Кого это здесь интересует?

Что правда, то правда. Такие мелочи здесь никого не интересовали. Здесь не имело значения, виновен или нет, умышленно действовал или по воле случая, признался добровольно или под пытками. Не играла роли ни причина поступков, ни степень их реальности. Важно было лишь одно: каковы интересы Роджера де Оксенфорда. В данном случае его интересы были абсолютно прозрачны. Он хотел заполучить амулеты, и для этого двое сидящих в темнице узников должны были превратиться в безжизненные тела, раскачивающиеся на верёвках по прихоти ветра. Меня передёрнуло.

— Никогда не любила ходить на казни, — призналась я. — Ты не знаешь, при повешении агония длится долго?

— Нет. Обычно у человека сразу ломается шейный позвонок. Так что смерть практически мгновенна.

— Теперь мне стало намного легче.

— Рад, что хоть чем-то могу помочь.