Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Правда, в этом произведении мы не найдем никакой «айнской экзотики»: этнографические детали и описания автора повести не интересовали принципиально — таковы уж были особенности литературного направления, к которому автор принадлежал. Его повесть, быть может, и не имеет высокой художественной ценности, но представляет несомненный интерес с точки зрения российской литературной истории, поскольку принадлежит к числу не столь уж многочисленных произведений русского сентиментализма — течения, которое вслед за Г.А. Гуковским многие исследователи и теперь считают своего рода «предромантизмом». Это направление в литературе, пришедшее с Запада, пережило в России период бурного расцвета и очень быстро закончилось как направление, хотя его тенденции, энергия его идей и возможности «литературной чувствительности», которые были заключены в нем, не исчерпаны и поныне, как вполне убедительно доказывают некоторые современные авторы.

Напомним, что эта специфическая «чувствительность» сентиментализма означала не только способность чувствовать, но еще и способность сострадать, способность к восприимчивости и отзывчивости, что было новым требованием морали. По предписаниям сентиментализма полагалось испытывать, помимо «чувствительности», «энтузиазм», «мечтательность», «скуку», «меланхолию», «сочувствие». Однако «чувствительность» была не просто идеальной характеристикой нового человека периода сентиментализма, в ней в определенной степени видели и средство социального благоустройства: предполагалось, что если эта способность станет чертой многих, то с ее помощью в какой-то мере можно будет исправлять общественные пороки и помогать обиженным судьбой.

В русской литературе самым значительным произведением этого направления была, как известно, «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина (издана в 1792 г.). Помимо чувствительности в этой повести важной идеей было, что «и крестьянки любить умеют». Идея эта восходила к руссоистской мечте о возвращении к природе, о поисках утраченной гармонии, которая, как верилось просветителям XVIII в., может быть обретена в среде людей, не испорченных современной цивилизацией, — ведь при рождении все люди наделены чистотой помыслов и благородством. Отсюда и образ «благородного дикаря», носителя абсолютных нравственных ценностей.

В России этот образ также скоро приобрел популярность — в конце XVIII в. в русской периодике печатались многочисленные переводы о «благородных диких». Писатели направления сентиментализма с живым интересом и сочувствием читали западные повести этого характера: например, пьесу Р. Кемберленда «The West Indian» (1777), где речь идет о коренном обитателе Америки. Неоднократно переводился и переиздавался в России роман А.-Ф. Прево д’Экзиля «Английский философ, или История Кливленда» («Le philosophe anglais, ou l’Histoire de Monsieur Cleveland», 1731–1739). Популярным стал также европейский сюжет, связанный с историей любви индианки Ярико к англичанину Инклу, вероломно продавшему ее в рабство[125]. Часто действие романов этого толка происходило на далеком острове, куда герой попадал по случайности.

Повесть «Остров Шамуршир» начинается словами: «Когда корабль оставляет Охотское море и намеревается плыть в море открытое, названное Восточным Океаном, тогда ему невозможно будет миновать островов Курильских, островов диких и заселенных народами, которые едва ли имеют и малейшее понятие о первой точке просвещения: они дики и совершенно необразованны. Звериная и рыбная ловли составляют их главную промышленность. Дань, которую они платят мехами и рыбой Российской Державе, означает зависимость их от оной; но впрочем они управляются старейшинами семейств, которых иногда они называют Принцами, или самодержавными Князьями.

В 1784 году один Российский купеческий корабль, находясь долговременною жертвою непостоянной стихии, был прибит к берегами Шамуршира, одного из главнейших островов Курильских».

Далее в повести рассказывается о том, что офицер Малинский, бывший на купеческом корабле пассажиром и путешествовавший из любопытства, внезапно занемог. Однако корабль должен был плыть дальше по неотложным торговым делам, и товарищам пришлось, проливая слезы, оставить его на берегу такого «самодержавного» острова Шамуршир, впрочем уже платящего дань русскому самодержавию.

«Какая минута! — высокопарно пишет автор повести. — Остаться в безвестности судьбы своей, между народами незнакомыми, которые, может быть, отвергают всякое чувство сострадательности; которые, может быть, самую добродетель признают в образе тиранства, самого Бога в образе злодеяния! — Мучительная неизвестность! кто может изобразить тебя!»