Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Однако Малинского подобрала добросердечная курильская семья — муж Джизи, жена Гульми и молодая дочь Варьми, они выходили и полюбили Малинского. Когда об этом узнали другие обитатели острова, они нагрянули в дом семьи, приютившей Малинского, чтобы убить его. Оказывается, ранее здесь произошла такая история: к берегу пристал голландский корабль, моряки сошли на берег, похитили нескольких курильцев и увезли их[126].

Отец Варьми убеждает соплеменников (в тех же высокопарных словах, что в уже приведенной цитате) пожалеть русского, друга курильцев и «подданного великого царя». Пришедших удается уговорить («вот действие красноречивой добродетели над жестоким заблуждением!»), и потом, встречаясь с Малинским, курильцы радовались тому, что не убили такого доброго человека, и вообще благодаря ему смягчились по отношению к европейцам.

В конце концов к острову пристало русское судно, «Малинский объяснился с капитаном корабля и был принят на оной с сердечным удовольствием своих добрых соотечественников». Варьми «ангельским голосом с видом робости» говорит ему, что согласна ехать с ним. Следует драматическая сцена расставания с родителями — «с горестными, неизъяснимыми страданиями Варьми оставила страну своего рождения, кровлю отцов своих: она все пожертвовала для любви и для любезного… Благодарность Малинского к благодетелям своим также была неизъяснима».

«Сей анекдот, — заключает автор повести, скрывшийся под псевдонимом М. М-в, — был рассказан мне одним из морских офицеров, бывших в Российско-Американской компании; он сам был на острове Шамуршире, где имя Малинского у всех жителей еще не забыто; но он не застал живыми Джизи и Гульми; быть может, что вечная разлука с дочерью была причиною преждевременной их смерти. Проезжая Т*** Губернию, знакомец мой видел Малинского, восхищался образом его жизни, его Варьми, самим им и его детьми!»

Понятно, что фабула повести «Остров Шамуршир» как любовная история в духе сентиментализма вполне характерна для XVIII — начала XIX в. и может быть прослежена в литературах разных европейских стран этого периода, нечто весьма похожее на этот сентиментально-романтический штамп, но без «дикарского» колорита, с оттенком пародийности воспроизведет потом Пушкин в «Станционном смотрителе».

Повесть в соответствии с литературной модой была снабжена приметами, переводящими ее в событие действительной жизни (так и Карамзин своими «Письмами русского путешественника» стремился создать иллюзию настоящих писем). Отсюда и ссылка на офицера Российско-Американской компании.

Примечательно, но вполне характерно отсутствие в повести описаний природы — как известно, в литературе этого направления природа если вообще описывалась, то без единой реальной приметы. Даже если произведение в целом было посвящено путешествиям, «чувствования» автора или персонажа в связи с природой и ее состоянием ставились выше природы как таковой, и пейзажные описания служили лишь для того, чтобы эту чувствительность вызвать.

Эта повесть о любви юной айнки и русского офицера была напечатана в журнале «Аглая». Этот ежемесячный журнал (названный так же, как альманах Н.М. Карамзина, выходивший в 1794–1795 гг.) издавал в 1808–1810 и в 1812 гг. князь Петр Иванович Шаликов (1768–1852), поэт и журналист, горячий приверженец Карамзина, подражающий последнему и в стихах, и в своих записках путешествий. В журнале публиковались переводы — из Руссо, Вольтера, Мармонтеля — и произведения отечественных авторов, прежде всего Карамзина, кроме него — Ф.Н. Глинки и самого князя Шаликова; журнал принимал активное участие в дискуссиях того времени «о старом и новом слоге» — разумеется, на стороне «карамзинистов» и против «шишковистов».

Перу самого Шаликова принадлежат сборники стихов «Плод свободных чувствований» и «Цветы граций», в 1803–1804 гг. вышло его «Путешествие в Малороссию» и в 1805 г. — «Путешествие в Кронштадт», написанные под влиянием карамзинских «Писем русского путешественника» (сравнительную ценность, как признают историки, имеет его «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 г.»).

Век сентиментализма в России был недолог, довольно скоро на смену лучшим образцам прозы этого направления явились слабые подражания, вскоре ставшие в российской словесности объектом вышучивания. Обычно в трудах по истории русской литературы XVIII в. именно Шаликова приводят в пример как ярко выраженного эпигона сентиментализма. Современники награждали его прозвищами «Князь вралей», «Вздыхалов», «Кондитер литературы»; князь Вяземский изобразил его так: «…с собачкой, с посохом, с лорнеткой, и миртовой от мошек веткой, на шее с розовым платком, в кармане с парой мадригалов…».