Вести с полей

Есть у пшеничного колоса одно почти смешное свойство, которое один в один совпадает человеческим. Это внезапное созревание. Приходит оно хоть и в большом нетерпеливом ожидании, но всё равно  всегда неожиданно. Как любовь, например. Или вот попроще:  юноша, скажем, вчера с утра умывался перед зеркалом и никаких перемен в досконально изученном лице не усматривал. А завтра только плеснул водой на полусонную физиономию, а  под носом прорезались темные точечки. Усы полезли! Усы!!!  Чудеса чудные! Никто никогда не знает ни дня, ни часа, превращающего незрелость в спелость. Только природа-мама. Как ни пытайся ускорить созревание, не получится ничего. Пока природа сама не решит.

Вот каждый же божий день поранее, сразу вслед за солнцем прибегал на поле Вова Самохин, арендованный у Дутова агроном корчагинский. Июль. С утра двадцать восемь на термометре, дожди через день то моросящие, то ливни с громом и молниями. Всё, в общем, самое благостное для посевов. А мнёт Вова колос, выше колена выросший, трёт его меж пальцев, а пшеница всё молочная. Зеленоватая и податливая. Стирается в кашицу за три прокрутки колоса в ладонях. Ну, допустим, имеет агроном этот результат двадцать пятого июля. И двадцать шестого так же точно прибегает туда же, где был вчера. А там как раз оно – чудо! И золотом стал отливать колосок, и выше на сантиметр стал, твёрже. За ночь всего! Чудо? Природа обожает людям такие сюрпризы подкидывать.

– Ядрёна мать! Ура! – орал двадцать шестого июля агроном Самохин на всю степь, пугая полёвок и спящих между колосьями больших птиц, которых зовут полевой лунь. Он и живет на земле. Летает низко и только когда любовь с луньками крутит. Догоняет. – Пошло дело, попёрло! Ну, красавцы вы мои усатенькие! Ну, милые вы мои, золотые!

Володя Самохин пробежал метров тридцать, исследовал там колосья, потом скачками переместился ещё метров на сто и сел между колосьями. И как только сел, так и пропал из видимости. Не торчала над пшеничным полем его красная пляжная кепка. Исчез агроном. Потому как стебли впервые на поле совхозном выросли почти до пояса. Это на суглинке-то! Тоже, скажете, не чудо? Ну, возможно. Просто землю на полях корчагинских обработали и семя в неё бросили так, как Креченский посоветовал, учёный. Всем учёным учёный. Удобрили правильно, вовремя и тем, чем надо было. Дожди, конечно, помогли. Сжалилось небо.

Сидел Самохин, агроном, на заднице и лущил в ладонь зёрна из разных колосков. Большие были зерна, яркие, светящиеся изнутри янтарём. Набрал пригоршню, прикинул на вес. Тянуло, ну, не меньше чем на двести граммов.

– Эх, ты ж, голубушка моя! – сказал нежно пшенице Самохин Володя. – Моя ж ты радость!

Он встал во весь рост и, поворачиваясь, осмотрел вес золотистый простор. Ветер был слабый и стебли пшеничные раскачивались медленно, отбрасывая по сторонам свет солнечный. Красиво было так, будто поле танец исполняло ритуальный перед агрономом.

– Вот теперь ты никуда не денешься, – строго сказал агроном всем полю. – Давай, расти ещё маленько, а через месяц мы тебя заберём на элеватор. Всё ясно?

Промолчало, конечно, поле, танца своего не прекращая. А и что ответишь? Истину говорил агроном. Да и обидеться тут было не на что. Для элеватора хлеб и рос. Для людей.

– Э-эх! – ещё веселее прокричал Вова Самохин и с размаха забросил всю пшеницу из ладони в рот. Жевал, зажмурясь. Запоминал прелесть свежего вкуса и нежный запах молотых молодыми зубами зёрен. И так хорошо было ему! Ну, прямо как в первую свою брачную ночь со Светкой своей.

Походил он ещё с полчаса туда-сюда, да и рванул в контору. Данилкина посвятить в событие долгожданное, но для директора этого совхоза непривычное, просто оглушительное по силе значимости его.

Данилкин, директор, маялся за столом, проглядывая внимательно бумажки от нового счетовода-экономиста Еркена Жуматаева. Ну, там, сколько чего ушло на посевную – от соляры до семян пшеницы с просом. Нитрофоску экономист посчитал внесённую в почву, порченную  и рассыпавшуюся из хилых бумажных мешков. Запасы трёх видов гербицида разложил директору на бумаге и много всего ещё по мелочи. Поэтому бумажек оказалось много, а Данилкин оставался в единственном экземпляре и потому одна всего умная голова его всё равно вспухла через два часа изучения цифири.  Он повернулся к шкафчику позади себя, достал из него неполную бутылку водки и стакан. Выпил, занюхал одним из отчетов Еркена-экономиста и стал глядеть в окно, за которым цвели в конторском палисаднике красные и белые мальвы, поворачивались к глазам серебристыми сторонами листья тополя, а за ними по дороге ехал трактор МТЗ-50 с Айжанкой  Курумбаевой в кабине и тремя прицепленными трехкубовыми цистернами с водой. Взял Данилкин рацию и вызвал Айжанку.

– А это ты куда направилась с водой, Айжан? – крикнул он в решетчатый микрофон.