Ветер богов

Эдано уже ходит. Все в госпитале зовут его Дмитро — и он уже привык к этому имени. Он тщательно записывает и зубрит русские слова, а потом, подражая Саваде, так же смело применяет их.

Нагано тоже стало лучше, и после долгих колебаний Эдано однажды подошел к нему.

— Ну, как себя чувствуешь, Нагано?

Тот растерялся и, с опозданием отведя в сторону глаза, глухо ответил:

— Спасибо. Теперь хорошо!

— Да, ты теперь гораздо лучше выглядишь Русская кровь пошла тебе на пользу!

— Не понимаю, какая кровь?

— Ты потерял много крови, и когда тебя привезли в госпиталь, сделали переливание. Японской крови у них не было. Так что ты теперь немножко русский. Подумай над этим! — шутит Эдано и отходит.

А через день снова разговор.

— Я знаю, это ты бросил в меня кирпич. Ты так сильно меня ненавидишь?

Долгое молчание. И потом глухие, тяжелые, как камни, слова:

— Нет… Мне приказали…

— Приказали! — Кровь прилила к лицу Эдано, и он нагнулся над больным. — Кто приказал?

— Этого я не скажу. С меня взяли клятву. За разглашение — смерть.

— Как ты мог? Своего же командира.

— Меня тоже сбросили с лесов. Так что ты отомщен! — Губы Нагано горько покривились.

— Свои? Не может быть! Кто?

— Свои толкнули, из взвода, а кто — я не успел заметить.

Растерянный Эдано отходит. Вот оно что! В батальоне настоящая борьба — тайная и беспощадная. Но кто же приказал убить его, Эдано?.. А Савада сказал, что с Нагаио несчастный случай. Может, он не знает?

Впервые за время болезни Эдано захотелось поскорее попасть в свой взвод.

Его теперь по-настоящему заинтересовал Нагано.

— Хочешь закурить?

Нагано оживился:

— А разве можно?

— Мы курим тайком. Бери! — протягивает Эдано папиросу.

— Русская!

— Угостили. Тебе теперь только такие и курить. В тебе же русская кровь! — опять шутит Эдано.

— Да, — жадно затягивается Нагано. — Свои хотели убить, а чужие дали кровь, чтобы спасти меня.

— Ты ведь тоже хотел меня убить.

Нагано молчит, торопливо вдыхая дым.

— Кто твой отец?

— Крестьянин. Из префектуры Фукуока.

— Богатый?

— Нет. Арендатор. Я батрачил, — вдруг горячо заговорил Нагано. — Только в армии и начал есть досыта. Когда стал летчиком, впервые почувствовал себя человеком. Меня всю жизнь били. Знаешь, как били? Я терпел. Терпел и ждал — наступит время, когда и я буду бить. Такова жизнь. Или тебя бьют, или ты.

— А вот у русских всё иначе. Разве ты видел, чтобы кто-нибудь из них избивал другого?

— Не знаю. Что мне до них.

— А если тебе снова прикажут кинуть в меня кирпич?

— Нет. Пусть сами. Я им не помощник. Я тоже хочу жить. Можешь доложить русским, что это я тебя…

— Дурак!

— Оставь меня в покое. — Нагано насупился и умолк.

На окнах госпиталя, среди морозных узоров, появились проталины, светлые пятнышки, сквозь которые в палату заглядывали веселые лучи солнца. Такой лучик регулярно будил Эдано по утрам и радовал, как добрый вестник дня. Потом пятнышки на стеклах стали шире и шире. Окна сверху украсились бахромой сосулек. А прошло ещё немного времени, и сосульки стали плакать. Капли-слезы стремительно укорачивали жизнь сосулек, и они начали падать с тихим жалобным звоном.

Эдано в теплые дни выходил во двор госпиталя, жадно дышал воздухом, в котором уже чувствовались запахи весны. Снег исчез. Только у заборов и штакетника лежали ещё тающие грязно-черные сугробы — всё, что осталось от блестящего когда-то зимнего наряда…

Эдано совсем окреп и недоумевал: зачем его, здорового человека, держат в больничной палате? Вчера ему сказали, что выпишут через неделю. Но и потом целый месяц ему запрещено работать.

Савада аккуратно навещал друга каждое воскресенье. Сегодня Эдано встретил его во дворе.

— Молодец! Уже здоров? — обрадовался механик.

— Да. Но отпустят только через неделю.

— Ничего. Совсем недолго.

Они сели на скамейку и больше молчали, чем говорили. Эдано обратил внимание, что его друг загрустил.

— Что тебя беспокоит? — спросил он.

— Дом, семья. Как они там: живы, нет? У нас прошел слух, что скоро разрешат переписку через Красный Крест.

— Я тоже хотел бы получить весточку от деда. Он ведь не знает, что я жив. Камикадзе… А ты знаешь, что Нагано столкнули с лесов? — неожиданно спросил Эдано.

— Вот как? — искренне удивился Савада. — Не знал. Значит, кто-то меня опередил. Есть и у нас верные друзья, — хлопнул себя по колену Савада. — И становится их всё больше…

Эдано, лежа на койке, листал газеты. Бросился в глаза крупный шрифт заголовка: “Император Японии человек, а не бог”. “Заявление императора Хирохито об отказе от божественного происхождения”. На фотографии невысокий человек в обычном пальто и примятой фетровой шляпе. Подпись — “Император Хирохито осматривает жилые кварталы Токио, разрушенные авиацией”.

Эдано лихорадочно пробежал статью глазами, вгляделся в лицо человека на фотографии.

Да, конечно, это он. Портреты императора висели в школе, в авиаучилище и в штабе отряда. Император был изображен на белом коне в сверкающей фельдмаршальской форме. Там он выглядел богом…

“Значит, всё было обманом, — горько подумал Эдано. — Позолоченная мишура. За что же погибли мои друзья? Кому нужны были такие жертвы, столько крови?”