Ветер богов

— Спасибо. Всё нормально. Срок отправки ещё не известен, — поспешил успокоить его Эдано, не желая говорить обо всем при незнакомом человеке.

Савада понял его и, улыбнувшись, представил собеседника:

— Знакомься. Это Курода-сан. Он прибыл с Карафуто.

Эдано вежливо поклонился и уселся на нары, удивляясь, что собеседник Савады — гражданский человек — так поздно вернулся на родину. Он читал в газете, что почти всё японское население Сахалина уже репатриировано.

— Вы болели, что так задержались? — вежливо поинтересовался он.

— Нет, Эдано-сан, — ответил Курода. — Я был мастером бумажной машины, и русские охотно приняли мою помощь. Многие из японцев там работали вместе с русскими.

— Вас тоже держали в лагере?

— Ну что вы, Эдано-сан. Жили мы в своих квартирах, с семьями. А работали столько же, сколько и русские, за одинаковую плату. И знаете, — Курода оглянулся по сторонам и понизил голос, — я бы с удовольствием там остался. Нам здесь некуда податься, с работой, говорят, плохо.

«Остаться» — подумал Эдано. А как бы поступил он, если бы ему предложили остаться в России? Не остался бы! Ведь даже птицы и те возвращаются в родные места. У него есть своя семья. Дед, Намико, сын!.. Он обязан думать о них, они в его сердце.

…Через два дня Эдано включили в группу, отправлявшуюся в Кобэ и Осаку. Наконец-то! Хорошо бы, конечно, завернуть в Токио, но нельзя. Даже намекнуть о таком желании опасно. Это потом.

Эдано томился в ожидании отправки, считая часы и минуты. Притихший Савада понимал его состояние и не приставал к нему с разговорами.

Расставались они тяжело. Эдано долго сжимал плечи Савады, всматриваясь в его добрые глаза, в его, морщинки. Вот снова шрам на лице бывшего механика побелел — так было всегда, когда тот сильно волновался. Только сейчас Ичиро обратил внимание на то, что за годы, проведенные вместе, его друг заметно постарел. Да и что удивительного? И только перед разлукой Эдано с особой остротой понял, как много для него сделал этот человек.

— Ничего, друг, — силился улыбнуться Савада, хотя глаза и у него предательски блестели. — Ничего, мы ещё встретимся. Не в казарме теперь будем жить. Эх, если бы ты не был женат: у меня ведь дочери растут.

— Ну, ну, — хриплым от волнения голосом ответил Эдано, не выпуская плечи Савады, — они не только выросли, но и давно уже замуж вышли.

— Дочери у меня хорошие, написали бы…

— Наверное, не хотели огорчать тебя, старика.

— Старика? — запротестовал механик. — Потом спросишь у моей жены, какой я старик. Горелый пень легко загорается.

— Голова-то совсем белая стала, а когда встретил тебя, только виски седые были.

— А… пустое. Подумаешь, голова белеет. Важно, что она осталась на плечах.

— Верно, друг. У меня вместо головы тыква на плечах была. И эта тыква давно бы сгнила, если бы не ты.

— Ладно, ладно, — Савада снял руки Эдано со своих плеч. — Это я уже слыхал. Столько раз благодарить — всё одно что душить шелковой ватой. Адрес не потеряешь? Ну, храни тебя боги. Вон вам уже подали команду на построение…

4

Колонна двинулась к выходу из лагеря. Теперь прямо на вокзал, а после погрузки в вагоны все они станут свободными людьми: каждый отвечает за себя.

Выйдя за ограду, репатрианты жадно глазели по сторонам, словно находились в чужой незнакомой стране. Когда миновали два квартала, Эдано понял, что улицы действительно выглядят необычно. Всюду вывески на английском языке — раньше их не было. Даже хозяин самой захудалой харчевни рядом с японской вывесил английскую надпись: «Бар Чикаго».

Навстречу им попался американский солдат. Он был явно навеселе. Пилотка, лихо сдвинутая набок, чудом держалась на рыжих волосах, сигарета прилипла к нижней губе. Янки никому не уступал дороги, да и уступать её было некому: все встречные торопливо сворачивали с его пути. На руке солдата повисла маленькая, сильно накрашенная японка. Она тоже была пьяна.

«Пан-пан», «пан-пан», — прошелестело по рядам. Так стали называть в Японии женщин, которые были вынуждены продавать свое тело оккупантам, чтобы не умереть с голода.

Заметив колонну, солдат остановился и прокричал что-то оскорбительное. Теперь уже женщина стала тащить его вперед.

В вагоне, когда поезд тихо тронулся с места, Эдано осмотрелся. Кругом были незнакомые люди, хотя все они попали сюда из одного транзитного лагеря. Теперь уже не репатрианты, а просто пассажиры, они облепили окна и оживленно комментировали всё, что видели. Излишне громкими разговорами они, казалось, старались компенсировать вынужденное и настороженное молчание в лагере.

Потом попутчики Эдано постепенно отошли от окон и стали разбирать вещи, устраиваться.

В вагон вошел проводник — молодой парень с явно военной выправкой. Он весело посмотрел на пассажиров из-под черного, козырька форменной фуражки:

— Э-э… Будьте любезны, господа бывшие военные, угостите махоркой!

— Пожалуйста! — несколько рук протянулись к нему с кисетами.

— Что, тоже побывал у русских в Сибири и не можешь отвыкнуть? — опросил сосед Эдано.