Ветер чужого мира

Он сел и напряженно задумался, стараясь проанализировать события и понять, что же именно он искал и чему не было названия – разве только: «счастье». Счастье – состояние существования, а не та вещь, которую можно получить обратно или схватить. Он мог вспомнить, что это за чувство. С глазами, открытыми в настоящем, он мог вспомнить красоту дня в прошлом, его божественную чистоту, великолепие красок, которые сияли так ярко, как никогда потом, как будто не прошло и дня с момента Творения и мир до сих пор был по-новому ясен. Конечно, он и был новым. Он должен был быть таковым для ребенка. Но это не объясняет всего – не объясняет бездонности видения, познания и веры в красоту и божественность нового чистого мира. Это не объясняет нечеловеческого восторга, вызванного открытием, что существуют цвета, чтобы видеть, запахи, чтобы чувствовать, и мягкая зеленая трава, чтобы до нее дотрагиваться.

«Я безумен, – сказал себе Янг. – Или становлюсь безумным. Но если безумие приведет меня обратно к пониманию того странного ощущения, которое я испытывал в детстве, к тому, что было потеряно, я приму безумие».

Он откинулся в кресле, по-прежнему не открывая глаз и уносясь мыслями в прошлое.

Мальчик сидел на корточках в углу сада. С грецких орехов опадали листья, похожие на дождь из шафранного золота. Он поднял один, но тот выскользнул из его пальцев, потому что детские руки были еще пухленькими и с трудом удерживали предметы. Он попытался снова и на этот раз схватил лист за черенок. Теперь он видел, что это не просто пятно желтизны: лист был изящным, с множеством маленьких прожилок. Мальчик держал лист так, что солнце просвечивало сквозь него золотым светом.

Он присел на корточки с зажатым в руке листом и замер от наступившей вдруг тишины. Потом он услышал шорох лежавших вокруг прихваченных морозом листьев, которые словно шептали ему тихо о том, как они проплыли по воздуху и вместе с другими своими золотыми собратьями нашли наконец постель.

В этот момент мальчик ощущал себя одним из этих листьев, частью шепотов, которые они издавали, частицей золотого сияния осеннего солнца и далекого синего тумана над холмом, тем, что возвышался над яблоневым садом.

Камень скрипнул под чьей-то ногой… Янг открыл глаза – и золотые листья исчезли.

– Сожалею, что побеспокоил вас, Предок, – сказал мужчина. – Мне было назначено на это время. Я бы не побеспокоил вас, если бы знал…

Янг укоризненно уставился на него, не произнося ни слова.

– Я ваш родственник, – пояснил пришедший.

– Ну, в этом можно не сомневаться, – откликнулся Янг. – Вселенная переполнена моими потомками.

Человек слушал его со смирением.

– Конечно, иногда вы можете быть недовольны нами. Но мы вами гордимся, сэр! Поверьте, мы почитаем вас… Ни одна семья…

– Знаю, – перебил его Янг. – Ни в одной другой семье нет такого старого ископаемого, как я.

– Точнее – такого мудрого, – сказал мужчина.

Эндрю Янг фыркнул:

– Не мели чушь! Давай лучше послушаем, что ты скажешь, раз уж ты здесь.

Техник смущался и нервничал, но оставался почтительным. Все уважительно вели себя с предками, кем бы они ни были. Тех, кто был рожден на смертной Земле, теперь осталось немного.

Нельзя сказать, что Янг выглядел старым. Он выглядел как все люди, достигшие зрелости, а его прекрасное тело могло принадлежать и двадцатилетнему.

Техник выглядел изумленным.

– Но, сэр… это…

– Медвежонок, – закончил за него Янг.

– Да-да, конечно, вымерший земной вид животного.

– Это игрушка, – объяснил ему Янг. – Очень древняя игрушка. Пять тысяч лет назад у детей были такие. Они спали с ними.

Техник содрогнулся.

– Прискорбный обычай! Примитивный…

– Ну, это как посмотреть, – заметил Янг. – Я спал с ним много раз. Могу лично заверить вас, что в каждом таком медвежонке заключено целое море утешения.

Техник понял, что спорить бесполезно.

– Я могу сделать для вас прекрасную модель, сэр, – сказал он, стараясь изобразить энтузиазм. – Я создам механизм, способный давать простые ответы на ключевые вопросы, и, конечно, сделаю так, что медвежонок будет ходить, на двух или на четырех ногах.

– Нет! – отрезал Эндрю Янг.

– Нет? – На лице техника появилось удивленное и в то же время обиженное выражение.

– Нет! – повторил Эндрю Янг. – Мне не нужен хитроумный механизм. Я хочу, чтобы оставался простор для воображения. Неудивительно, что современные дети не обладают воображением. Теперешние игрушки развлекают их целым набором трюков и не способствуют развитию фантазии. Сами они не могут придумать ничего – за них все делают игрушки.

– Вы хотите, чтобы он был тряпичным, набитым внутри чем-то мягким? – печально спросил техник. – С торчащими в разные стороны гнущимися лапами?

– Точно, – согласился Янг.

– Вы уверены, что именно таково ваше желание, сэр? Я могу сделать изящную вещь из пластика.

– Нет, только тряпичный, – настаивал Янг. – И он должен рычать.

– Рычать, сэр?

– Именно. Ты понимаешь, о чем я говорю. Он должен рычать, когда трешь им лицо.

– Но никто в здравом уме не захочет тереть им лицо.

– Я захочу, – сказал Эндрю Янг. – И настаиваю на том, чтобы он был рычащим.