Ветер моих фантазий

Он опять очнулся от противного писка. Уже совсем обессиленный. Но с трудом нащупал голос — мать его слышала, но не реагировала:

«Ребенок… Она ждет ребенка! Но… Каньян! Разве ты его выносишь?..»

Кажется, тот, в чьем присутствии ее сердце всегда иначе билось, ходил туда-сюда. Эээ… Ходил, да?.. Так называлось?.. И голос его был грустным. Потом он позвал другого. Ихнего, но какого-то чужого, который всегда говорил ровно. И мало говорил. Но много делал, что его просили делать.

Мать как-то дернулась. А тот, ее мужчина, велел тому, чужому:

«Давай снотворное. И болеутоляющее. Она не должна очнуться раньше срока»

А он, внутренний, робко замер.

Что такое снотворное?.. И то… другое?.. Как его?.. Что они хотят сделать?..

А мать никак не реагировала. Дернулась и застыла. И питания не было. И кровь у нее стала слабая-слабая. И она слабая. И сам он, внутренний, уже почти не двигался.

Но голос у того, мужчины, на которого та, что его носила, всегда по-особому реагировала, был взволнованный, пока он велел тому, чужому, говорившему ровно, что делать.

Он, внутренний, робко и беспомощно затих и из последних сил вслушивался. Вслушивался, но ничего не понимал. И это было ужасно! Он чувствовал себя таким слабым и беспомощным!

Но эта сладкая темнота, которая наконец-то случилась… Сладкая?..

Ооо, это больно! Зачем же его так тянут?! Чем-то… холодным… колючим…

А потом перерезали ту спасительную нить между матерью и им, которая его всегда питала.

А потом холодное и острое потянулось к нему.

«Уже крупный, — доложил другой равнодушно, — Так я его не достану»

«Режь на куски» — велел тот, который мужчина.

Мать дернулась. Кажется, даже глаза открыла. Ее ужас перешел и к тому, кого она носила.

«Еще больше снотворного! — закричал мужчина, — Больше обезболивающего!»

А он, который внутри, задыхался, лишась спасительной связи между ним и матерью…

А потом что-то острое просунулось внутрь, туда, где он был.

Он сжался от ужаса.

Холодное и колючее вцепилось в один из его отростков, сомкнулось на нем.

Если бы он мог кричать от боли, как они, наружние, он бы кричал! Но у него не было голоса. Он только извивался от боли, пока то, холодное, отрезало ему его отростки один за другим. Его отростки! Которыми так интересно было двигать! Которые так интересно росли, за которыми он следил…

Отрезав ему все отростки, холодное и колючее вцепилось в его середину… соединилось на ней… разделяя ее… вместе с сердцем, которое билось внутри него…

О, как больно! Больно!!! Бо…

Темнота…

Темнота и пустота могут быть сладкими. Когда случаются после сильной боли и большого ужаса. Когда сознание наконец-то уже меркнет. И все тает в темноте. И он… он тоже растаял…

Что-то большое и блестящее…

Что-то яркое, но оно его не ранит больше…

Он где-то со стороны, выше того странного существа, которое там лежит. Хотя, когда он сейчас смотрит на то неподвижное существо, то внутри что-то будто сжимается. Будто оно знакомое. Мать?.. Но… Почему же он уже не там, не внутри, а снаружи?..

Она лежит неподвижно. Спит? Да, наверное, спит. Так вроде это у них называется. Оно так выглядит снаружи?.. А почему он уже снаружи?.. Как будто что-то не так…

А там, рядом… Там еще двое. Стоят, да? Один такой скользкий и холодный, низкий. И одна его конечность… брр, холодная и колючая?.. А тот, другой, больше. Иной. Теплый… Вроде… Вроде, который тот? Мужчина, рядом с которым сердце матери билось иначе? Он к нему тянулся, когда еще был там, внутри. Хотел побыть снаружи и понять какой же тот?.. Но теперь почему-то испытывал ужас, когда смотрел на мужчину. И боль… Будто ему опять перерубали отростки и сердце, которое билось и у него, маленькое, но оно билось туда-сюда…

А мужчина… мм, повернут? Да, вроде так. Туда, где нижние… Нижние вроде? Отростки матери? Там…

Он, уже наружний, съежился от боли. Оказывается, он еще чувствовал боль!

Комок… что-то… Что?..

Оно… теплое? Еще теплое? Влажное? И… оно не такое, как все другое снаружи, на своей… ээ… поверхности?..

Комок… несколько еще теплых влажных кусков…

И там, между них… маленькое…

Дернулось!

Вот, раз еще дернулось — и замерло, разделенное на две части.

Это… это его сердце? Это было то, что было его сердцем?! Но… почему оно там? Почему оно уже неподвижно?! Но… А почему он, внутренний, уже снаружи?! Что случилось?! Что?..

По верхнему отростку матери скатилась капля. Влажная. Теплая. Не такая, как жидкость на тех кусках, которые еще недавно были его телом.

— Плачет… — сказал тот, мужчина.

— Больше обезболивающего? — спросил тот, другой и скользкий, на которого было почему-то жутко смотреть. Да, тот. Тот, который его выдернул наружу. Разрезал на куски и выдернул. Но, почему?.. Зачем?.. Почему ему не дали быть вместе с матерью еще?.. Ведь им было так хорошо вдвоем! Она же знала, что он появился внутри нее! Она с ним говорила! Говорила, что он уже есть — и радовалась этому. Есть… что это такое?.. Но… уже, кажется, все не так?.. Но что случилось?.. Что?..

— Артэа! — дернулся вдруг мужчина. Где его артэа?.. — и что-то новое появилось в его руке.

А его, вытащенного, уже потянуло вверх.