Ветер сулит бурю

— Я все-таки хочу, чтобы вы меня поняли, — сказал он, сдерживая раздражение.

— Но почему именно я? — спросила она.

Он взглянул ей прямо в глаза.

— Не знаю, — сказал он. — Вот хочу, и дело с концом. Вы вышли из той же среды, что и они. Куда вам разбираться в чем-то, помимо парусов и рыбьей чешуи!

Он думал, это обидит ее, а она улыбнулась, и покраснел он, почувствовав себя мальчишкой.

— Черт возьми! — вдруг вспылил он. — Вам придется выслушать меня!

Проходившая мимо пара замедлила шаг и с любопытством поглядела в их сторону. Он уставился на них свирепым взглядом и смотрел до тех пор, пока те не отвернулись.

— Простите, — сказала Мэйв. — В чем дело? Не далее как две минуты тому назад я с удовольствием сидела здесь на скамейке и думала. Затем появляетесь вы и портите мне настроение. Чего ради? Я и видела-то вас всего один раз в жизни. Я пойду.

Он дотронулся до ее обнаженной загорелой руки.

— Нет, не уходите, пожалуйста, не уходите, — сказал он, и глаза у него стали ласковыми. Такие глаза бывали иногда у Мико.

Она заметила, что пальцы у него длинные и тонкие и, наверно, сильные, а ногти чистые, аккуратно отделанные. Она снова села.

— Мне и самому это непонятно, — продолжал он. — Я случайно заглянул сюда и вдруг заметил в сквере на скамейке девушку, я пришел в восторг от ее наружности и вдруг подхожу, а это, оказывается, вы.

— На этом восторг и кончился, — со смехом сказала она.

— Нет, нет, я совсем не про то, — сказал он, сам себе удивляясь: что это вдруг на него нашло, что какая-то деревенская девчонка разделывает его как хочет. — Скажите, что вы обо мне знаете?

— А не все ли вам равно? — поинтересовалась она. — Зачем вдаваться в такие подробности?

— Просто хочется знать, — сказал он. — Есть вещи, которые я не понимаю. Достигнув вершин, иногда чувствуешь себя одиноко. А я ведь действительно высоко забрался. Здесь я никого не могу признать себе равным в умственном отношении. Это факт. Это не хвастовство. Я могу иногда заставить себя поговорить с ними немного, но тут они обычно начинают нести такую ахинею, что мне остается только уходить. К тому же скоро я уезжаю.

— Уезжаете? — спросила она. — Из Голуэя уезжаете? Из родного города?

— Да, — сказал он.

— А ваша мать знает? — спросила она.

Он широко раскрыл глаза.

— А какое это может иметь значение? — спросил он ее.

Тут Мэйв захотелось встать и уйти, но она заставила себя остаться на месте.

— Да, — сказала она. — Для вас, верно, это не имеет никакого значения.

— Вы не понимаете, — сказал он.

— Понять действительно трудно, — сказала она. — Насколько я знаю, если бы не ваша мать, вы бы сегодня были там в заливе и тянули бы невод вместе с Мико.

— Это неверно, — сказал он. — Вот тут все и ошибаются относительно меня. Не будь у меня вообще матери, родись я в землянке в Коннемарских горах, я все равно не стал бы другим. Есть люди, которым на роду написано стать тем, кем они стали. Я — один из таких людей. Весьма кстати, конечно, что мне попалась мать, которая понимала, что я из себя представляю, и не чинила мне препятствий. Но я бы добился своего и без этого. Я стал таким благодаря своим личным качествам, и теперь мне уже становится тесно в этом городе. Мне становится тесно в этой стране. Я уезжаю отсюда.

— Понятно, — сказала она.

— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжал он. — Вы думаете, что никогда еще в жизни не видели и даже не подозревали, что могут быть на свете такие эгоисты, как я. Но вы ошибаетесь. У нас индустрия только начинает развиваться. Мы отстали от англичан на добрую сотню лет. Моя работа, пусть даже и не очень важная, привлекла внимание, поэтому я и уезжаю. Я поступаю на большой английский комбинат. Надолго ли, не знаю, но оттуда уж мне путь открыт. Видете ли, мир изменился. Было время, когда ученый сидел, как старый филин, с длинной бородищей в пыли и паутине среди своих пробирок. Но сегодня жизнь настолько осложнилась, что без ученых теперь и шагу ступить нельзя. Скоро весь мир попадет в лапы науки. Весь мир, но только не Ирландия. Чтобы понять всю грандиозность значения науки, необходимо уехать отсюда. И, знаете, в чем мое несчастье?

— Нет, — сказала она, помимо воли заинтересовавшись этим неожиданным излиянием.

— По-моему, мне никогда не хотелось быть ученым. В этом моя трагедия.

— Как так? — спросила она.

— Вы слышали о некоем Питере Кюсаке? — спросил он.

— Да, — сказала она. — Я живу в его комнате. — Перед ее глазами встала увеличенная фотография, висящая на оклеенной обоями стене напротив кровати. Улыбающееся лицо рыжеволосого молодого человека с приподнятыми уголками рта. Она представила себе, как его мать смотрит на эту фотографию, услышала ее речь, тихую, разумную, представила его отца, потерявшего всякий интерес к своим ружьям и удочкам, который теперь почти каждый вечер возвращался домой подвыпившим, сконфуженно пряча бледно-голубые глаза. — Да, я слышала о нем, — сказала она.