Ветер сулит бурю

«Значит, что-то со мной происходит, — решил он. — Но что? У меня бывает звон в ушах, и, когда он проходит, все как-то странно смотрят на меня. Даже прохожие на улице, люди, которых я вовсе не знаю. А бывает и так, что мои близкие стараются не смотреть мне в глаза. Отсюда следует, что, когда у меня начинается звон в ушах, я делаю или говорю странные вещи, иначе никто не стал бы обращать на меня внимание или бы в крайнем случае мне просто предлагали бы аспирин от головной боли. До сих пор все ясно». И тогда он сосредоточил все свои силы на том, чтобы выяснить, что же это такое. В конце концов даже в разгаре приступов он начал чувствовать, пока что только подсознательно, что его настоящее «я» как бы стоит у него за спиной, наблюдая и собирая улики, чтобы разобраться в них потом, когда пройдет приступ. И вот однажды, почувствовав, что звон прекратился, он увидел рядом с собой Джо, у которой в глазах стояли слезы, и окружавшую их толпу незнакомых людей, обутых в башмаки, измазанные навозом, с короткими бичами и палками в руках, у себя же в руке он заметил замусоленную свистульку. Кругом стоял запах навоза и слышалось мычанье коров. И он повернул за Джо и пошел с ней к реке, прикидываясь, что звон в ушах еще не прошел, а потом поднял голову и сказал: «Что мы здесь делаем, Джо?» — так чтобы она не догадалась, что он наконец все понял.

После этого случая он стал избегать Джо и решил еще внимательнее наблюдать за собой, и наблюдения эти дали такие неожиданные результаты, что теперь он старался держаться поближе к дому, и, почувствовав приближение приступа, уходил к себе в комнату, закрывал дверь, и поворачивал ключ, и сидел так, запершись: пусть, мол, теперь со мной делается что угодно, и приходил в себя под отчаянные крики родителей, ломившихся в дверь: «Впусти нас, Питер! Питер, впусти нас, пожалуйста!» И он впускал, и видел их лица, и думал: «Значит, и в комнате мне не скрыться, потому что все равно я каждый раз пугаю их».

А приступы все учащались.

И вот он вспомнил вчерашний вечер. Вчера это было, что ли? Джо собиралась за ним зайти, и он молил: «О Господи, только бы этого не случилось сегодня, когда должна прийти Джо». Но стоит нарушить законы природы, и тут уже никакой Бог не поможет, и незадолго до прихода Джо он почувствовал, что его мозг начинает сковывать столь знакомая ему тишина, обычно предшествующая приступам. Тогда он вышел из дому по черному ходу, перелез через забор, и побежал по дороге за город, и бежал, пока не очутился среди большого поля, где, как он знал, никого обычно не встретишь. И он бросился навзничь на траву, и тогда начался звон в ушах и продолжался, вероятно, долго, потому что пришел он в себя только на рассвете. Может, он и уснул, обессилев после приступа. Во всяком случае, когда он открыл глаза, было светло и овцы столпились кольцом вокруг и смотрели на него, склонив голову набок, совсем как смышленые колли. Тогда он поднялся на ноги, и вначале ноги его не слушались, так что он пошатывался, и сказал: «Нет, так больше продолжаться не может, надо принимать какое-то решение…» — и пошел через сонный город.

Проходивший мимо гвардеец с любопытством покосился на него, и он обратился к нему и сказал: «Утро какое сегодня хорошее!» И пошел дальше, и почему он оказался у доков, он и сам не знал — просто пошел по Лонг-Уок и вспомнил день, когда познакомился с Мико, ну и свернул к докам. А там аранский пароходик разводил пары, и он подумал, что, может, тут как раз и кроется выход. Он хорошо помнил острова еще по прежним поездкам и это место, где он сейчас лежал, тоже помнил. Помнил, как пустынно здесь бывает в это время года, когда кончается туристский сезон. Можно просидеть тут еще шесть месяцев, и никто тебя, кроме животных, не потревожит.

На пароходе было трудно. Он знал матросов, и ему пришлось быть с ними неприветливым, чтобы держаться от всех подальше. Спасибо еще, что в кармане оказались деньги на проезд.

Он видел, как возвращались домой кладдахские рыбаки. Видел лодку Мико. Мико всегда можно было узнать по его родимому пятну, освещенному первыми утренними лучами, да к тому же за ним стоял его гигант-отец, а у кормы примостился сгорбленный старик. И он уже чуть было не поднял руку, чтобы помахать, но вовремя опомнился и нырнул в толпу в надежде, что острый глаз Мико не уловил его поспешного отступления.

Когда пароход был на полпути, пришлось бороться с приступом. Он вернулся на корму и встал там, прижавшись грудью к дереву и металлу. Он прижимался все крепче и крепче и твердил: «Не смей уходить отсюда. Ты должен стоять здесь все время, пока это не пройдет», — и смотрел в зеленовато-белый след от пароходного винта, и дождался конца приступа.

Приступ уже миновал, когда пароход подходил к пристани, так что он засунул руки в карманы и пробормотал что-то, обращаясь к кому-то из команды, о том, что не вернется с этим рейсом, и пошел по камням, не замечая прохожих, погруженный в свои мысли, отчетливые, ясные мысли, в которых была вся его жизнь, пока не случилось с ним это несчастье.