Ветер Трои

В конце октября, когда море было неспокойным, штормовая волна выбросила тело на скалы возле Кушадасы. Обесцвеченные лохмотья одежды кое-где хранили на себе следы черного красителя. Похоже, это был старик, шагнувший в воду на Дамском пляже. Трудно было объяснить, почему море вернуло тело так поздно и почти там же, где забрало, а не унесло течением невесть куда. Всего вернее, на дне тело зацепилось за что-либо вроде потерянного якоря и лишь октябрьский шторм его освободил… Тихонин это или нет, оставалось неизвестным до тех пор, пока он не был опознан, то есть недолго.

P.S. от Зейского

Моя фамилия Зейский. Мне позвонили из жандармерии города Кушадасы и пригласили на опознание. Я был предупрежден. Кое-кто из наших сообщил мне, что Тихонин, видимо, погиб здесь, по соседству: всего вернее, утонул. Потом другие, тоже наши, меня предупредили, что в беседах с полицейскими рекомендовали меня как человека, лучше других способного опознать Тихонина. К тому же я живу в Измире… Логично.

Тихонина я знал, любил, пусть виделись мы редко, последний раз не помню уж когда. При наших былых встречах он шутил: «Зейский, не сердись, я тобой не пренебрегаю. Я тебя боюсь. Ты единственный из наших, кто видит меня насквозь и лучше меня знает все, что у меня внутри».

Да, я тридцать с лишним лет, еще в России, прослужил в судмедэкспертизе: я патологоанатом. Моя дочь нашла себе мужа в турецком городе Измире и, как только я вышел на пенсию, забрала меня к себе. Измир почти рядом с Кушадасы; уже через полчаса после звонка из жандармерии за мной пришла машина.

Я здесь опущу почти все подробности опознания; они ужасны. Скажу лишь: мне пришлось нелегко. Мало того, что стало с его лицом. Морская соль, рыбы и крабы поработали основательно, не оставив даже скальпа. На остатках кожи на висках и на затылке не было и следов волос, то есть утонувший был при жизни лыс, а я Тихонина, с его роскошной медной сединой лысым представить не могу.

М., свидетель опознания из стамбульской жандармерии, ознакомил меня с результатами экспертизы сохранившихся фрагментов одежды утонувшего. Структура волокон и следы красителя указывали на черный кашемировый костюм турецкой фирмы “Bagozza”. Нигде, ни разу в жизни не видел я Тихонина в костюме, а уж о том, как он в костюме оказался здесь, на Дамском пляже, я старался вообще не думать – кто-нибудь из наших просветит меня потом.

М. предъявил мне для опознания и кожаный шнурок, снятый с шеи утонувшего, – с тремя кольцами из белого золота: два простых, по виду обручальных, и перстень, чей камень был утрачен, лишь оправа сохранилась, как пустой глаз. Я честно признался М., что никогда не видел ни шнурка, ни этих трех колец. А самому себе напомнил, что никогда не видел у Тихонина на шее совершенно ничего, никаких вообще цепочек, ожерелий, шнуров, даже и простого крестика, даже и шарфа или шейного платка, – он всегда ходил распахнутый и с голым горлом. А уж такой многозначительности, как эти три кольца вместе на одном шнуре, я от него никак не ожидал: он человек закрытый, но прямой – любая многозначительность ему претит.

Казалось, в том, что осталось от него, не было ничего, пригодного для опознания, и кто-нибудь другой, любой из наших, рад был бы вслух на это указать – и жить потом с надеждой, что наш Тихонин жив и где-то ходит-бродит по земле. Но у меня свой опыт и свои привычки – я задержался у стола надолго.

Тихонин был неправ: я не мог знать, что у него внутри, – никогда я не держал в руках его медкарту. Но кое-что я вспомнил, пусть не сразу. Тихонин с давних пор страдал подагрой; даже когда он о подагре забывал, она сама вспоминала о нем со всей своей свирепостью. Она неизлечима – и не бесследна. Мне достаточно было просто оглядеть суставы его пальцев на ногах, чтобы убедиться: все признаки подагрического артрита налицо… Но мало ли подагриков на свете? Я и сам подагрик… Однако я, хвала мне, вспомнил вдруг и о другой примете, эксклюзивной. В детской колонии Тихонину сломали нижнюю челюсть, и срослась она негладко. Эстетических последствий перелом тот не имел: посмотришь – не увидишь ничего, но место перелома легко было найти на ощупь: потрогаешь, и ощущаешь своего рода длинный бугорок или, скажем так, порожек. Рассказывая о колонии, Тихонин иногда давал его потрогать, я однажды трогал – и я нашел при опознании тот самый бугорок или порожек.

Были и косвенные признаки того, что предо мною на столе Тихонин. К примеру, очертания того, что некоторые из моих коллег зовут челюстно-лицевым скелетом. Передо мной было его, Тихонина, челюстно-лицевое строение, впрочем, для уверенного опознания мне было довольно и первых двух примет.

Я профессионально опознал Тихонина, о чем и заявил и в чем, где надо, расписался.

Измученный, я вышел на крыльцо. Руки у меня дрожали, и мной овладевало злое чувство, несправедливое, как почти все злые чувства.