Ветер Трои

Он вытянулся ввысь и вдаль всей своей тенью и запел с такой чудесной силой, что всюду посветлело; Тихонин не заметил, как и сам запел, и был бы счастлив, если бы не догадался вскоре: с ними в лад поет и кто-то третий, кого и не просили, тоже тенором, тоже сильным и счастливым; не придерешься, но – досадно… Еще тут и оркестр подоспел, присоединился… Так звучно пели под оркестр, что светом окутало и обдало жаром, в глубине глаз болезненно повис красный пузырь; оркестр и тенора не замолкали – уже не счастливые ничуть, но нестерпимые.

Тихонин с усилием открыл глаза. Во рту, казалось, был песок, до того там было сухо. Вспомнил о рюкзаке, достал из него термос, сделал первый хороший глоток… Вдалеке вдоль берега по зеленой воде плыла знакомая прогулочная баржа; из репродукторов над палубой, пока еще почти пустой, с напором било пение трех теноров, Тихонин их узнал, конечно: Каррерас, Паваротти и Доминго, – узнал и «Арлезианку» Чилеа… Выпил еще вина, встал, стряхнул песок со все еще влажных брюк, еще выпил и сказал неведомо кому: пустой барже или же первым людям, появившимся на пляже:

– Хотели разбудить – и разбудили. Зачем?.. Я никуда не денусь, и не надо меня торопить.

Баржа между тем удалялась в сторону порта; три голоса с оркестром, слабея вдали, понемногу слились в один, вскоре размазанный шумом легких волн; когда эта звуковая размазня вконец затихла, Тихонин в мятом костюме и, как был, босой взошел на променад – и потом не раз поднимался на него: выпить кофе, отдохнуть от утомительно пылающего солнца под полотняной крышей кафе… Что-то там ел, потом не помня что; возвращался к своему лежаку, не забывая о вине…

Тем временем вернулась и развернула свои лоскутные одеяла цыганская, как он решил, семья. Их смех, их оклики, покрикивания на совершенно незнакомом языке, вспышки быстрых ссор – весь этот шум поначалу раздражал Тихонина, потом, напротив, убаюкивал, и он тяжело задремывал.

Когда вино в термосе заканчивалось, Тихонин, подхватив рюкзак, шел в кабинку для переодевания, там открывал, переливал в термос очередную бутылку и возвращался к лежаку…

Время перевалило за полдень, Тихонин пил вино и пенял неведомо кому:

– …Скажешь тоже: винноцветное! Море, значит, винноцветное… Где оно – и где вино? Ты только приглядись… Скорее, апельсиновое… Да, апельсиновая шипучка – вон сколько ее пены прибивает к берегу, уже и вся капуста в пене! – потом умолк, уснул, а как проснулся, весь в поту, море уже было цвета выдохшегося пива; пена его осела, в водорослях лопались ее последние пузырьки.

– Но это невозможно, – строго сказал Тихонин, встал, допил, что осталось в термосе, бросил его на лежак и пошел к воде, и вошел в воду.

Пора заканчивать. Похвастать нечем. Можно, конечно, все свалить на Тихонина, который оборвал нам повесть, помешав нам в нем, значит, и в нас самих толком разобраться. Можно намекнуть на некоторые наши разногласия: нам они мешали – но кого они волнуют?

Отвечая на вопросы жандармерии, глава семьи туристов из Албании, которых Тихонин принял за цыган, показал, что этот странный, лысый и небритый старик в мятом черном костюме вошел в воду ближе к вечеру, когда высоко над морем летал орел и все смотрели не на старика, а на орла. Старик так медленно и долго шел прочь от берега по мелководью, что на него смотреть не было смысла, тем более что предзакатное солнце больно било в глаза. Последний раз черный пиджак старика был виден очень далеко, ближе к рыбацким лодкам. На берег старик не вернулся, но это не вызвало беспокойства: похоже было, его забрали рыбаки. Он к ним напросился, может быть, чтобы с ними рыбки половить или просто поплавать в лодке, и они его забрали за небольшие деньги: «И мы с детьми поплавали однажды, даже поймали две ставридки».

Никто из рыбаков не видел никого, кто шел бы к ним в черном костюме: они из своих лодок смотрят лишь на поплавки.

В рюкзаке, оставленном на лежаке в тени киоска, были обнаружены кроссовки, пустой термос с сильным запахом вина, пять пустых бутылок из-под французского вина, одна полная (Медок) и больше ничего вообще.

Брошенный возле дома над набережной автомобиль «шкода», о котором заявил муж хозяйки дома, был вскрыт и обыскан М., старшим офицером из стамбульской жандармерии в присутствии местной полиции. Там не оказалось ничего, кроме тяжелого молотка и записки, автор которой признавался в угоне автомобиля у некоего Омера, жителя Стамбула. В записке был указан телефон Омера. Автор просил вернуть «шкоду» хозяину и передать ему просьбу о прощении. Муж хозяйки дома опознал бутылки, найденные в рюкзаке.

Утонул Тихонин или сбежал, не оставив больше никаких следов, тем более что находился в розыске, долго оставалось неизвестным.