Ветер уносит мертвые листья

Безногая мать, подключенная прозрачными проводами к жужжащим приборам, стонала и корчилась. Напротив койки на стене висел телевизор, вместо шоу он показывал кривую сердцебиения. Кыса почему-то решил, что это его пульс во время убийства Угаренки. Ринулся было просить прощения у матери, мол, это она за сына расплачивается. Но палата как будто пересобралась кубиком Рубика и выбросила Кысу. Теперь он наблюдал откуда-то сверху.

Мать вся в белом лежит на сбитых простынях, словно в снегу. У Кысы перед глазами воспоминание. Сколько же лет прошло? Вот молодая мама пробирается по сугробам, за ней утятами еле поспевают Кыса и Анька. Мама со смехом падает на спину, дети тоже смеются и тоже падают в сугроб. Возят по снегу раскинутыми руками. Кыса высунул язык, чтобы ловить снежинки. Мама встает первой и вытягивает детей, она улыбается, и ее розовые щеки с ямочками светятся здоровьем. Втроем они замерли над своими отпечатками, где вместо рук получились крылышки. Они это называли «следами ангелов». У мамы, как всегда, самый большой и аккуратный.

Тут мать, прямая, как доска, взмыла над постелью, простыня с нее свесилась флагом. В глазах у нее странный электрический свет.

Кыса проснулся липкий и холодный, заранее готовый, что ничего хорошего новый день не принесет. Перевернулся на бок, облокотился на подушку и наконец сел. В одних трусах – раз матери нет дома, то можно – прошел в ванную. Мать говорила, что вода смывает плохие сны. Кыса умывается несколько раз, разбрызгивая ледяную струю. Легче не становится. В голове звенит. Вставил в уши мизинцы, покрутил ими, как ершиками. Точно, это мелодия на входящие. Кыса рванул к телефону, мокрыми пальцами несколько раз безуспешно тапнул по экрану, затем вытер ладонь о трусы и наконец ответил на звонок.

Минут через тридцать после разговора с врачом на номер Кысы обрушились похоронные агенты. Они были одинаково вежливы. Выражали соболезнования, тихими голосами давали «ценные советы». Мол, крематорий при больнице дорогой, а работают там студенты медучилища – второгодники, наркоманы и даже извращенцы. Одни советовали закопать, другие сжечь. Будто речь шла о какой-то улике, а не о человеке. Надо съездить в больницу, убедиться лично. Если это все не его ночной кошмар, может, путаница? Вот бы увидеть мать живой.

Палата была такая же, как во сне Кысы. Кровать-трансформер с пультом на проводе, измятая простыня с серым казенным штампом, рядом стойка с капельницей, на тумбе пакет с домашними тапочками. Кыса заглянул внутрь, узнал велюровые розовые полоски и потемневшие непросохшие стельки, наверное, соседка собирала маму в больницу. На бледной стене выключенный телевизор, на экране отражение окна. В окне здание какого-то института. А внутри наверняка есть аудитория, в которой висит телевизор, в котором отражается окно, за которым стоит осиротевший Кыса.

– А вы что здесь делаете? Вам сюда нельзя!

В дверях стояла девушка в синей сестринской робе и сердито сверлила взглядом посетителя. Кыса оробел и не сразу нашел что сказать.

– Вы к кому? Часы приема видели?

– Я к Петровской, – дрожащим голосом сказал Кыса и схватился за пакет с тапочками, будто он, как пес, их сюда и приволок.

– А она в операционной?

– Вы мне скажите, – с надеждой произнес Кыса, а сам подумал, ну вот, врачи точно все перепутали.

Медсестричка открыла было рот, но тут ей на плечо опустилась костлявая рука. Следом вынырнула узенькая голова, демонстрирующая дежурную улыбку. Медсестра обернулась, стушевалась, видимо, узнав женщину.

– Иван Петровский? Здравствуйте, – произнесла костлявая хриплым контральто. – Меня зовут Елена, я директор агентства «Вечность». Сочувствую вашей утрате.

Кыса кивнул и еще крепче сжал в руке пакет.

– Поговорим? – Елена крепко ухватила Кысу за локоть и потянула из палаты.

Они молча прошли по длинному коридору. Елена шагала быстро, наверное, торопилась в свою вечность. Встречные медсестры прятали глаза куда попало, в карту больного или в телефон. Только вальяжный врач не отвел взгляд, наоборот, поздоровался, расплылся в улыбке, затем что-то шепнул Елене на ухо и снова улыбнулся. Кысе достался еле заметный кивок.

На парковке встали у ярко-красного «мини-купера».

– Давайте я вас отвезу домой? К маме вас сейчас все равно не пустят. – Елена поежилась.

Кыса был в куртке, и ему было жарко. Как дурак, уставился на ее коленки, тоже острые. Наверняка покраснел, как же это неуместно! Откажется сесть к ней в машину, она решит, что он смутился.

– Поехали, – нервно укусил себя за щеку.

Елена ободряюще улыбнулась. Нажала на брелок, машинка пикнула. Она ящерицей юркнула в салон. Кыса плюхнулся рядом, пристегнулся, положил руки на колени. Краем глаза следил за Еленой: она завела мотор, включила подогрев сидений себе и ему, проверила зеркала. Профиль как у Ахматовой.

– Нужен гроб, – тихо сказал Кыса.

– Какой рост был при жизни у мамы? – сдавая назад, спросила Елена.

– Ну, на голову ниже меня. Но это теперь неважно, нет у нее больше ног. – Кыса провел рукой по ключице, затем ниже, как бы примеряясь, где могла быть теперь мамина макушка.