Ветер уносит мертвые листья

Будто сто лет назад было: она неспешно бродит по пестрому рынку на площади и высматривает для отеля настоящие сокровища за бесценок. Разговаривает на еще не прижившемся французском с пожилыми европейцами. Тогда она была счастлива.

– А он мне знаешь что сказал? – Аня зло усмехнулась. – Ну и долго ты будешь еще меня разорять? Возвращайся к своим миньончикам.

– Лети в свой сад, голубка, так сказать. Так и что дальше было? – Кыса неловко повернулся и случайно включил посудомойку.

Аня вздохнула: давным-давно все моет руками, уже даже без перчаток. А руки Кысы кажутся молодыми. Он вообще неплохо сохранился. И в придачу теперь брат – хозяин роскошной квартиры в центре Москвы.

– У Гийома пошли нормальные отзывы, гостей стало больше. Я думала о замужестве, о гражданстве! Так все вышло глупо. И стыдно. Когда мои деньги и виза закончились, Гийом купил мне билет под расписку, что я, как прилечу, сразу в «Вестерн Юнион», отправлю ему должок, ну-ну. И вот я в Шереметьево поняла: мне без вас всех так хорошо. А дома этот, приеду – набросится.

– Федя же тебя не бил, – с сомнением сказал Кыса.

– Не бил, но я про другое, – Аннушка раскраснелась, с братом она никогда не обсуждала сексуальную жизнь. – Это ведь еще хуже, лежать, терпеть, изображать там что-то, отсчитывать секунду, запах этот куриный от него.

От неожиданности Кыса прыснул.

– Вот когда курицу вареную разделываешь – так же пахнет. Мне уже начало казаться, что это от меня несет, но с другими нет этой вони. И главное, чего ради? Помнишь, он мне ламбик обещал? А купил только себе, и то «лексус» уродливый, и не новый.

– Классно, – съязвил Кыса, про себя подумав, что Угаренко удавился бы, но обещания такого не дал. – А девок ты кому рожала? Нам всем?

– Не твое дело, – отчеканила Аня и погладила живот, успокаивая еще не рожденного малыша, мол, с ним она так не поступит, – ты все равно не поймешь.

– Ну конечно, куда мне. А жила ты где все это время?

– В Москве, – быстро ответила Аня, решив не рассказывать ни о дешевом отельчике, где прожила четыре месяца, ни о маленькой гостинице в захолустье, которую она пыталась облагородить подержанными вещами с «Авито».

– Шутишь! – воскликнул Ваня с восхищением, с каким обычно смотрят на обаятельных подлецов, которым сходят с рук аферы.

Чай был безвкусным и обжигающим. Брат с сестрой наблюдали за увядающей дымкой над чашками. Иван, похоже, ждал подробностей, но Аня не торопилась сочинять свою московскую жизнь. Теперь ей казалось, что между ней и братом тысячи километров. Будто она до сих пор не вернулась из Парижа.

Можно было, конечно, рассказать правду. Как нашла в Измайлове отельчик две звезды и забилась, как в нору, в номер размером с ванную в квартире Угаренко. Еще не выветрились духи «Мадемуазель Коко», подаренные Гийомом. Рубли и пачечка евро, что Аня вытащила из кошелька Гийома, когда собиралась в Шарль-де-Голль, таяла на глазах. Она старалась как-то пережить, перетерпеть свою французскую неудачу. Вспоминала, что Гийом в постели источал запах французских соленых огурцов. Как он был груб и нетерпелив. Как требовал от Ани немыслимой акробатики, нисколько не заботясь, получает ли она удовольствие. Но всякий раз сердился, если после секса Аннет не выражала ему восхищения и признательности.

Аня гуляла поздними вечерами, старалась настроиться на возвращение в семью. Но тут же вспоминала свои мечты о красивой жизни с настоящим бизнесменом и с досадой впивалась ногтями в ладони. Сколько же она не делала маникюр? Некогда ухоженные ногти превратились в бледные лопатки.

А потом к ней в номер постучал веселый молодой ремонтник. Он смотрел на нее как на иностранку, с восхищением. Она нарочито путала слова и кокетливо переходила на французский, точно так, как ранее поступала во Франции с русским языком, надеясь удержать экзотикой Гийома.

Близость случилась внезапно, стихийно. Через десять минут после того, как была заменена лампочка в болезненной люстре. И это было непохоже на все, что Аня чувствовала раньше. В объятиях парня она ощущала себя жемчужиной в нежнейшей раковине. Она наконец поняла, что у нее есть живое женское тело – чувствилище. В эту ночь все переменилось. Дениска прибегал к ней при первой возможности, хоть на полчаса, хоть на целую ночь. И никакой Париж не мог соревноваться с молодой широкой грудью, где крепко и мерно билось мужское сердце.