Ветер в черном (СИ)

Девятнадцатилетний юноша вздернул голову, глядя на туман взором пронзительно-гневливым, и с расстановкой произнес:

— Мое имя — Эолас.

…когда он очнулся, ему снова было тридцать два, а возле носа сидела увесистая жаба. С трудом поднявшись на ноги, Эолас смахнул грязь с лица и осмотрелся. Сквозь муть в осоловелых глазах он различил слабую зеленоватую дымку, через которую рябил ручей: задул ветер. Туман исчез; обернувшись на свои следы, Эолас увидел бурелом, в котором они потонули.

— Чем бы это ни было, я его прошел.

Вскоре овраг измельчал, а речушка затерялась в буйных зарослях. В какой-то момент Эолас заметил, что трава примята, и наклонился над следом, пытаясь понять, кто прошел здесь — животное, человек или кто-то намного более страшный. К сожалению, он не был следопытом, а потому потерпел неудачу.

Деревья переплетались в готические арки, заслоняя блеклое небо. Под ногами шуршала перегнивающая листва. Эолас обратил внимание на царапины, покрывающие один из стволов — кора отслоилась и висела уродливыми клочьями; либо медведь, либо — как бы ни хотелось это признавать — мантикора. Исследователь Скорбящего указывал на то, что чудовище было результатом экспериментов безумного ученого, но Эолас знал, что магическая генная инженерия работает принципиально иначе. Объяснять ее Хейзану и Рохелин на примере яблок Эолас пренебрег. К тому же, классическая мантикора — наполовину лев, а взяться львам в холодной и покрытой лесом субреальности неоткуда. Даже если ученый доставил их в Скорбящий из саванн между Хелтесимом и Великой Ситомской пустыней, что само по себе — абсурд, львы бы долго не продержались.

Рассуждения Эоласа рассыпались в прах, когда он натолкнулся на труп.

Вначале он подумал, что это медведь умер от старости, но клочья седины оказались проплешинами, обнажающими серую кожу. Более того — из лопаток животного росли сложенные кожистые крылышки, которые навряд ли подняли бы своего исполинского обладателя в воздух, будучи лишь причудливым атавизмом.

Или мутацией.

Исследователь Скорбящего не солгал, но значительно приукрасил реальность — и не придумал названия для мантикоры-медведя.

Обойдя тело, Эолас обнаружил на шее и груди зверя множественные раны, генез которых затруднился прояснить. Всегда найдется рыба крупнее, пожал он плечами и сел на пенек, чтобы сверить стороны света. Если взять немного западнее, он выйдет на горное плато и пересечет логово чудовищ по касательной.

Однако дорога, в Скорбящем обладающая собственной волей, обманула его. По левую руку поднялась насыпь, взобраться на которую не представлялось возможным. Перед Эоласом встал выбор — углубиться в лес на востоке, рискуя потерять всяческие ориентиры, или двигаться прямиком на север, к Ха’генону — через территорию мантикор.

Эолас думал долго, рассчитывая шансы. Охотиться он не умел и взял с собой строго определенное количество еды, чтобы хватило до Ха’генона, с припуском на случай незначительной смены маршрута — а значит, в чаще не выживет. Логово, скорее всего, пустует — сейчас не брачный сезон и не время выкармливания медвежат. Следовательно…

Лес поредел, а насыпь обнаружила свою истинную природу, превратившись в древнюю скалу. Эолас увидел между камней еще одно звериное тело — наполовину обглоданное. Ему стало не по себе; не движется ли он навстречу верной смерти?

Едва Эолас решил, что надо возвращаться, между деревьев ему померещилось движение. То не был кто-то крупный, способный завалить медведя в одиночку, и Эолас замер в ожидании.

Затрещали сучья, и перед ним появился человек с мертвой головой.

Эолас призвал Гиланту и медленно, чувствуя, как мешается позвоночник, срубил Обездоленному голову. Кровь стекла по замшелому камню. Оглядевшись, Эолас увидел еще одного мертвеца, что пробирался к нему со спины.

Сознание потрескивало от напряжения. Появился третий Обездоленный, за ним — четвертый, и Эолас запоздало понял, кто именно занял гнездилище мантикор и избавился от его обитателей.

Справиться с целой оравой мертвецов у него не было ни магических сил, ни времени. Взгляд Эоласа упал на изломанные сухие ветви упавшего ствола. Эолас сосредоточил магию, и в руках его начал зарождаться сноп огня.

Полыхнуло на славу; Обездоленные отпрянули, и Эоласу на миг показалось, что черные гнилые лица отразили подобие страха. Но, скорее, ужас проявился в их гортанных хриплых воплях и животных движениях тел. Пламя охватило кустарник и перекинулось на деревья, скользнув вдоль веток, словно коньки — по льду.

Эолас не бросился бежать. Он медленным, но твердым шагом спустился в низину и сел на колени, закрыв руками голову. Пламя рычало, как беснующийся зверь, и рыхлая, покрытая листьями земля вскоре заржавела отсветами. Стук сердца отдавался в ушах низким звоном. В конце концов его заглушил этот утробный рев, порожденный не Просторами, но мифической преисподней любого из народов — хотя бы Руды. Эолас намеренно не смотрел, но знал одно.

Если он пережил снег, то переживет и огонь.