Ветер в черном (СИ)

Неожиданно Рохелин вспомнила Эоласа и его ненависть к людям. Как же схоже устроены человеческие страсти — даже у тех, кто не выносил друг друга с первого взгляда.

— Нет. И это не мазохизм, Хейз. Иначе я потеряю саму себя.

Хейзан не догадался провести аналогичную параллель и медленно, чтобы не выглядело нападкой, произнес:

— Я не совсем понимаю природу твоего… чувства, как ты это зовешь. Вернее, совсем не понимаю. Расскажешь?

Рохелин окинула его пристальным взглядом. Кто знает; быть может, однажды этот человек поможет ей разгадать загадку ее… движения.

— Когда я впервые отправилась в путь…

Хейзан не припоминал, чтобы Рохелин когда-либо так резко обрывала мысль.

Молчание. Легкий кивок — дескать, дай мне минутку.

— В тиольском есть одно слово, — сказала она наконец. — Stardiesne. Если дословно — “скорбь по дальнему”. Когда я впервые отправилась в путь, именно так объясняла это себе. Stardiesne, ни что другое. Оно многими овладевает — в юности или после потрясений. Многими. Настигло и меня. Ничего ведь особенного?..

Рохелин смолкла, собираясь с мыслями. Если бы ее словами говорил Хейзан, последний риторический вопрос прозвучал бы насмешливо, но в ее исполнении он не таил мольбы.

— Может, изначально меня и вела скорбь по дальнему. Но она тихо обратилась в нечто иное. Через сны, через измерения. Через путаницу ощущений. Через самое себя.

Шум листвы казался особенно острым, словно каждый лист прорывал воздух тонким жалом на кончике.

— И ты не знаешь, чем она стала, — сказал Хейзан. Рохелин покачала головой.

— Не больше, чем что ждет нас после смерти.

Хейзан прислонился спиной к дереву; взгляд его подернулся дымкой, и он вздохнул:

— Все реки впадают в море.

— Для меня это не так, — промолвила Рохелин без обиняков. Хейзан нахмурился, задумчиво стукнув костяшками пальцев друг о друга.

— Ты говорила, что не хочешь знать правду, однако не отрицала. Что изменилось?

Прежде, чем разум Рохелин избрал какой-либо подходящий ответ, глубины ее подсознания взволновались, порождая нечто совершенно внеразумное. Она знала это редкое, но неповторимое ощущение: как будто ныряльщик за жемчугом поднимается со дна и обнаруживает, что теплые воды покрылись тонким неразрывным слоем пустоты, однако прорывает ее ударом собственной головы, и воздух обрушивается на него пятой гиганта.

— Я увидела это во сне. — Удар сердца. — Кто такой Путеводный?

Вопреки тому, что маги снисходительно относились к сновидцам, целителям и иным “людям одной способности”, сдержать изумления Хейзан был не в силах — даже после собственного видения о Ха’геноне.

— В юности гилантиец Леут, по следам которого я ступаю, увлекся оккультизмом и основал нечто вроде секты. Леут распустил ее после того, как одного из особенно рьяных адептов привлекли к суду за ритуальные убийства. Не из человеколюбия, конечно — он с трудом доказал свою непричастность, а иметь проблемы с законом не хотелось. Тот убийца провозгласил Путеводным уже себя, но без харизмы Леута секта быстро развалилась. Впоследствии Леут описал свои ранние идеи в небольшом эссе, на которое доселе никто не обращал внимания, кроме меня. Пожалуй, это самый не-асвертинский его текст — ты же знаешь, кто такой Асверти? Меня поразило, что эти мысли пришли к нему всего в шестнадцать. Я-то в шестнадцать по борделям шлялся.

Рохелин сдержала желание укоризненно цокнуть языком и произнесла:

— Истина не имеет возраста.

Хейзан встрепенулся, на мгновение действительно поверив в то, что переменил ее мнение.

— Так теперь ты признаешь, что это истина?

— Для тебя, — уточнила Рохелин.

Тогда Хейзан рассмеялся — больше собственной наивности, чем ее непониманию того, что истина абсолютна. Однако смех его быстро угас, занесенный снегом воспоминаний.

— Леут жил в Ийецинне, — признался он. — Поэтому я туда отправился — его труды не дошли до Чезме, а остались там, погребенные вместе с ним в желто-серых скалах.

Рохелин вскинула бровь:

— Так ты расхитил гробницу?

— Гробница — сильно сказано, — усмехнулся Хейзан. — Там не было тела — Леут сбросился в пропасть, когда пришло время.

Он помрачнел, вспоминая, как впервые пробирался в эти квадратные коридоры по узкой тропинке, рискуя свалиться с высоты двух деревьев и переломать все кости о прибрежные валуны — тем более, что ветер так и стремился оторвать его от скалы, к которой он прижимался.

— Иногда я прихожу в его бывшее обиталище и изучаю надписи на каменных стенах, — произнес Хейзан рассеянно. — У меня бы сноровки не хватило при помощи магии вырезáть слова столь аккуратным почерком. Я и на бумаге-то клякс наделываю, когда пишу.

— Так кто твой подлинный наставник? — спросила Рохелин. — Леут или Кееаар?

Листья притихли, а Хейзан посмотрел на девушку взором непривычно серьезным и каплю строгим.

— Я сам.