Ветер в черном (СИ)

— Магия. Прямая, как стрела, и ты на ней — межевым столбом. За тем исключением, что межевые столбы не мнят себя управителями вселенной, а мы — всегда, даже если отрицаем.

Леут не писал об этом, однако наверняка думал — как думает о власти каждый, кто ею облечен.

— Дорога хитрее, чем ты полагаешь, — произнесла Рохелин, наклонившись и смахнув тину с края Хейзанова плаща.

— И поэтому, — сказал Хейзан, чувствуя, как расстилается вдалеке новое откровение, — магия вновь похожа на нее.

Под сапогами — лиги до земли, солнечный свет вихрится кружевами. Рохелин стоит спиной к туче, и ее метущиеся волосы сливаются с чернотой. Две стены, мгновением позже — земля разверзается в глину, что наощупь как стеклянные бусины — по крайней мере, скользит точно так же. Вновь Рохелин, не перед ним, но под — бежит пальцами по позвонкам и вскрикивает, запрокинув голову. Петли скрипят. Не буди лихо, пока оно тихо. Irtaa kyl salmia — человек только брешь. Усилием мысли он обрывает раздражающее мельтешение и встает в полный рост — лишь затем, чтобы на гордо расправленные плечи, истертые ее бледными руками, рухнуло небо.

…Свет половины луны словно бы окуривал траву и кроны деревьев серебристыми испарениями. Рохелин, сидящая на страже, выдыхала это же сияние — под сенью листвы стоял не по-сентябрьски гулкий холод.

Хейзан долго лежал с открытыми глазами и ворочался с корня на корень, проклиная северный ветер, от которого заныло его плечо. В конце концов он поднялся на ноги и уселся рядом с Рохелин. В голове царил полный бардак — вот что бывает, горько подумал он, когда на привычный мир обрушивается небо.

— Хель… — начал было Хейзан, когда Рохелин неожиданно оборвала его:

— Почему Хель?

Хейзан озадаченно пожал плечами:

— А как я должен тебя называть? Рохля, да простят меня боги?

— Не смешно, — отрезала Рохелин.

Хейзан проглотил язвительный ответ и честно описал свои ощущения:

— Хель кажется мне куда более выразительным и… северным именем, чем какая-нибудь Роши.

Рохелин кивнула с еле заметным усилием, которое не укрылось от Хейзанова проницательного взгляда. Маг осторожно коснулся ее плеча и погладил, не намекая ни на что, кроме молчаливой поддержки.

— Отец называл меня Рошик, — наконец призналась она.

— О нем ты всю ночь думала? И прошлую тоже?

Рохелин покачала головой, но Хейзан знал, что она лукавит: не удержался и проник в ее мысли, которые высветили полноватого мужчину, показывающего дочери, как стрелять из лука. Рохелин, которой на вид было лет тринадцать, заложила тетиву и отпустила — но чуда не случилось, и стрела ушла мимо, вонзившись в соседнее дерево. Сольгрим еще раз объяснил ей, как правильно ставить ноги и держать локоть…

— Знаешь что, Хель? — тихо произнес Хейзан. — Смирись. В твоей жизни еще будут мужчины, которые тебя не предадут — наставники, братья и любовники. Хоть я, скорее всего, и не один из них.

Только ли потому, что его самого бросали на произвол судьбы бесчисленное множество раз?..

— Не надо, — попросила Рохелин, но Хейзана было уже не остановить.

— Только я тебе вру, потому что в самой людской природе заложено стремление предать. Мы сволочи, Хель.

— Хейзан…

— Нет, слушай, — говорил он распалясь, — даже если слышишь не слова, а то, как брехают на меня псы. Или плещутся волны, где ни звезд, только рыбы, которых я терпеть не могу. Пусть плавают, конечно им, но на вкус они чертовски отвратительны. Пусть… уж кто-кто, но я, — Хейзан усмехнулся с какой-то снисходительностью то ли к себе, то ли ко вселенной (что сейчас было для него одним и тем же), — имею право произносить это “пусть”. Уж кто-кто — медиатор, межевой столб, способный вскипятить слои воды и сварить лупоглазых рыб заживо. Власть, да? Ан нет; все — недожатая всесильность, все — мельчайший скол, заставляющий сомневаться, что атом неделим: великоватым будет. Сломанный масштаб — эта жизнь, яркая, но недолгая вспышка в созвездии Киля — а эхо-то, эхо… до глубин, где рыбы уже другие. Совсем другие.

Три — вернее, чуть больше, на четвертинку, как у цитруса — удара сердца он удушливо молчал.

— Черт возьми, — выдохнул.

Тьма окружающего леса обрела аромат пролитых чернил. Рохелин всхлипнула и закрыла руками лицо; кто из теней Скорбящего был настоящими Обездоленными — люди с мертвыми головами или они двое? Чье существование жестокая воля извне исказила сильнее?

— Мне так жаль, — прошептала она. — И тебя, и себя.

— Ты хотя бы умеешь проживать чужую боль как свою собственную.

Проклятие почище того, что привело их в Скорбящий, мелькнула мысль.

— Почему Гиланта не может сжалиться и даровать тебе нечто большее? — пробормотала Рохелин, не рассчитывая на ответ, однако Хейзан его дал:

— Бессмысленно взывать к Кэане, рваться к Кертиаре, упрашивать Гиланту. У них нет личности, нет той искалеченной сути бытия, которую мы так ищем. Они сами — бытие. — Маг глубоко вдохнул, погружаясь в аффект своих мыслей, диаметрально противоположный асвертинской пустоте. — Если однажды они и явят свой бесконечный разум, то заставят нас сделать абсолютно все, что прикажут.

========== Часть 5: Гроза | Хор ==========