Ветер в черном (СИ)

Ступая вдоль извилистой реки, огибающей деревья, что тянули корни сквозь ее сыпучий берег, Хейзан разглагольствовал уже битый час обо всем, что приходило в голову. Только так он, кажется, мог разграничить момент нынешний и содрогающий призрак минувшей ночи.

— …то есть, люди, как правило, делят сны — на хорошие, на кошмары, на эротические. А для меня сны, все до одного, просто странные. И не имеет значения, какие во время сна я испытываю эмоции — я от них будто отстранен… или остранен.

— У меня эмоций может быть целый спектр, — сказала Рохелин. Былые слезы высохли, но стыдливое чувство вины за свою импульсивность осталось, и Рохелин не знала, куда от него деться. — Чужих, своих, абстрактных. Но поутру я все равно забываю.

— Однако ты вспомнила сон о Путеводном, — возразил Хейзан.

Рохелин перескочила через ручеек, заросший осокой, и бросила:

— Это спонтанно. И редко. Чаще всего мои сны остаются где-то на изнанке.

— Как гилантиец, я исследовал ту часть своего сознания, где рождаются сны, — Хейзан ручейка не заметил; засадив сапог прямо в воду, чертыхнулся. — До Ха’генона я думал, что они всего лишь перерождают впечатления в причудливое месиво, но теперь не уверен. Может статься, они как-то цепляются за ноосферу — невидимыми крючочками, а как только один из них выпадает, через дырочку проникает ментальная энергия.

Говоря откровенно, он слабо верил в собственные рассуждения, которые родились под влиянием момента.

— А у сновидцев? — спросила Рохелин.

— Я не был внутри твоего сознания, так что понятия не имею.

Рохелин остановилась и прищурилась.

— Даже мыслей не читал?

Хейзан загадочно улыбнулся и развел руками. Рохелин укоризненно покачала головой в знак того, чтобы он молчал об этом и дальше.

Вскоре заросли стали непроходимыми, и Хейзану с Рохелин пришлось вступить в реку, чтобы не терять направления. Сапоги оскальзывались на иле, промоченная ткань мешала передвигать ногами, но путники упорно шли, пока солнце катилось по небу через кургузые облака.

С юго-востока, откуда они продвигались к Ха’генону, замок был разрушен сильнее, чем в других его частях. Река уводила в зеленую пущу, пересыпанную замшелыми камнями в человеческий рост и даже выше. Продираясь через кустарник, путники заметили сломанные ветки и оборванные догола листья.

— Мы здесь не одни, — сказал Хейзан.

У Рохелин екнуло сердце, и она укорила себя за напрасный страх. В конце концов, с нею маг, который защитит ее от Обездоленных… одного или двух. Тем не менее, ей казалось, что словами о ложной власти Хейзан значительно преуменьшил свои способности, и загадочная сила, что в нем таится, однажды проявит себя — так или иначе.

Перед путниками выросла обглоданная Временем стена; река убегала по водостоку, протиснуться через который, даже рассыпав проржавевшую решетку одним взмахом руки, не представлялось возможным. Соседний пролом зарос ежевикой, и Хейзан, недолго думая, поджег ее. Испарив огонь с почерневших веток, Хейзан решительно втоптал колючки в землю и, дав знак Рохелин следовать за ним, вошел на территорию Ха’генона, прислушиваясь. В глаза бросилось тело, лишенное головы, которая забилась в заросли осоки на берегу.

— Вряд ли это наша императрица убила собственного слугу. Значит, Эолас сдержал слово.

Хейзан говорил громко и безо всякого трепета; казалось, его совершенно не трогает древность Ха’генона и эхо ушедшей цивилизации, пронизывающее замок от укутанного землей основания до вершины башни, что виднелась через раскачивающиеся кроны. Рохелин же едва сдерживала дрожь.

Она бывала в замках, в том числе разрушенных, но Ха’генон не был на них похож. Черный и угрюмый, Ха’генон безмолвствовал, и в этом скрывалось нечто сюрреалистическое — почти как ее странствие. И то, и другое длилось на протяжении вечности, которая вросла корнями в саму ткань мироздания — но Рохелин осадила себя, памятуя, что ее странствие значимо лишь для нее одной, в то время как этот замок окутывал паутиной весь Скорбящий — целую субреальность!

Первое было иллюзией.

Эолас проснулся уже на исходе дня — и обнаружил, что уснул прямо за столом, выписывая почти невидимые буквы поперек листа с его края — иначе не влезало. Проглядев написанное, он вычеркнул излишнюю кровь, после чего свернул бумагу в свиток и направился к лестнице. На спуск ушло почти столько же времени, сколько на подъем — после вчерашнего подвига зверски болели ноги. Эолас не мог скрыть раздражения, что его старания оказались напрасными.

Когда он добрался до верхнего коридора, его внимание привлекло странное: Ха’генон не безмолвствовал. Эхо чьих-то шагов, причем умноженных на два, носилось под потолком густым туманом звука. Либо Обездоленные, либо парочка не менее сладкая, если не сказать слащавая — Хейзан и Рохелин.

Эолас притаился на лестнице, готовый в любой момент сосредоточить магию. Кто-то поднимался по ступеням. Когда они вышли на гулкий вечерний свет, прорывающийся через дыру в потолке, Эолас увидел знакомые лица.

— Добрый вечер, — сказал он, появившись из сумрака.

Обменялись приветствиями, и Хейзан сразу перешел к делу: