Ветер в черном (СИ)

Рохелин, треплемая ветром, судорожно потянулась к магу, которого окружал морок запредельного. Эолас же схватил ее за локоть и безо всякого защитного тетраэдра, рискуя сгинуть в тисках четвертого измерения и ее туда же отправить, призвал Гиланту — и та откликнулась быстрее, чем когда-либо, перебросив Эоласа и Рохелин через границу кошмарного сна в Эстеррас.

========== Аутро ==========

Скорбящий не отступился от скорби. В энарской сказке мир возвратился к прежнему состоянию, как только безутешная женщина погибла, но Лайентаррен не пережил того, что у его императрицы отняли Иррсаот.

Рохелин обнаружила, что стоит в той же самой позе, только не на земле, а на дощатом полу, и руки ее тянутся к пыльным книжным шкафам. Резко обернувшись, она увидела только Эоласа, который выглядел зверски изможденным, словно перемещение выпило из него все силы. Впрочем, снаружи он всегда казался усталым — не то из-за синяков под глазами, не то сам по себе, сутулый и хмурый.

Неверие пронзило ее раскаленным мечом демона из преисподней. Она видела, как молния бьет в Иррсаот, как фантомные белые полосы вьются по рукам Хейзана, отскакивая от локтей; как гром расчетверяет небо по сторонам света, и оно рушится, лишившись оси, тверди и чего угодно еще, что вменяли ему религиозные трактаты…

А Эолас стоял здесь, точно прирос, и не собирался ничего предпринять.

— Эолас! Он же там остался! — крикнула Рохелин и встряхнула двуединца за плечи; тот немедленно отпрянул, словно от грязного бродяги с ужасным дыханием, и прошипел:

— Руки.

— Эолас… — умоляюще выдохнула Рохелин, взгляд которой подернулся солоноватой дымкой.

Не раз и не два она теряла дорогих людей, начиная от матери, когда ей было всего пятнадцать, и заканчивая многочисленными попутчиками — магами и не-магами, женщинами и мужчинами; победителями, что в конце концов проигрывали, и преступниками, обернувшимися жертвами, — поэтому думала, что уже научилась горевать умеренно. Но сейчас ее распирало изнутри, как горящее здание, чьи стены должны были вот-вот обвалиться под лижущим их безумным огнем.

Внутренним огнем.

Человек, которому она открыла столь многое…

Рохелин взвыла и ударила кулаками по столу, так что дрогнула стопка рукописей; костяшки пронзило болью, но боль эта не шла ни в какое сравнение с тем, что вздымалось, точно девятый вал, в глубинных слоях ее души. Рохелин замерла в его тени — и волна нахлынула кипящим маслом, сметая все на своем пути, превращая зеленые земли в выжженную пустыню.

Она плакала навзрыд, наклонившись над треклятым столом, и слезы ее размывали застарелые пятна от чернил. Эолас смотрел на безутешную девушку молча, попеременно вспоминая то момент, когда он плакал в последний раз — ему было двадцать, и он разрыдался от бессилия перед собственной выдуманной бездарностью, — то, уже эпитафически, Хейзана. Их долгие разговоры о философах, затрагивавшие самые различные аспекты их трактатов и жизней, от низменных до возвышенных; прогулки через лес, когда каждый думал о своем, не нарушая священной тишины; даже кража фамильной реликвии, за которую Хейзан опрометчиво взялся от безденежья — и попросил Эоласа о помощи. Лишь постоять на страже, заверил он, однако засада разбила их планы в пух и прах, и магам пришлось улепетывать от погони на другой конец города.

Впервые за долгое время Эоласу захотелось поднять бокал вина; мешала только боязнь забыться и опьянеть. Ему как гилантийцу позволяла это та же трещина в сознании, что отзывалась время от времени “днями украденного солнца”.

Рохелин все еще всхлипывала, но основной порыв уже стих, и муки ее ненадолго улеглись перед вторым приступом. Тогда и напомнил о себе разум.

— Что вообще произошло? — просипела она.

Эолас успел поразмыслить и над этим.

— Аракспленаус.

— Что?.. — моргнула Рохелин.

— С языка людей снега это означает “волеизъявление”. Так они назвали появление четвертого идола, сиречь меня, в системе их верований. В случае Хейзана это было… — Эолас смолк, ощущая легкий трепет перед тем, что собирался сказать: — …волеизъявление Великой Сущности. Аракспленаус Гиланты.

— Но вы же понимаете, что он… — Рохелин судорожно сглотнула, — …что он погиб?

Эолас мысленно выругался тому, насколько медленно до нее доходит, и напускно вздохнул:

— Понимаю.

— А я — нет.

В следующий миг Рохелин снова взорвалась рыданиями. Эолас, которого плачущие люди, в особенности — женщины, немилосердно выводили из себя, холодно произнес:

— Не хочу показаться бестактным, миледи, однако прошу вас взять себя в руки. Иначе мне придется выпроводить вас из своей скромной каморки.

Рохелин отняла ладони от лица и подняла на Эоласа красные распухшие глаза; писатель вновь подивился тому, насколько уродливо проявляют себя человеческие чувства.

— Ты мразь, — прошипела она и оттолкнула Эоласа плечом.

Хлопнула дверью Рохелин так, что обвалился ряд книг на одной из полок.